Николай Ильинский - Ветвь Долгорукого

– Ельеб [124] Ельеб – играть ( араб. ). ,– тихо, но твердо сказала женщина.

Олекса понял смысл этого слова и склонился над расставленными на доске фигурами, искусно вырезанными, как ему сказали потом, из слоновой кости. Олекса сделал первый ход конем. Принцесса кивнула женщине, показывая глазами свой ход, и та выдвинула вперед пешку. Игра началась молча, напряженно. Олекса, кроме фигур на доске, не видел ничего другого, а принцесса, казалось, не сводила глаз с играющего алии шатранджи, сильного мастера шахмат, как ей подобострастно доложили вельможи, зная о ее любви к шахматам. Откуда он взялся такой – с виду простой, светлый, симпатичный? Видела она всяких: белых, желтых, черных, круглоглазых, узкоглазых, скуластых и нескуластых, а вот такого шахматиста видит впервые, и ей он нравится: пусть приходит завтра и послезавтра, и… всегда! Уже в середине игры Олексе стало ясно, что он может легко обыграть принцессу, но стоит ли? Чем эта победа может обернуться? Эта прекрасная жар-птица из сказки, возможно, имеет характер бабы-яги! Ведь отрубили же голову бедняге-визирю, который посмел лишь дотронуться до нее пальцем! Правда, не она приказала предать его смерти, а ее всемогущий брат Салах ад-Дин. «Нет, – не без страха в душе подумал Олекса, – с этими армянскими курдами надо быть осторожнее…» И он проиграл: Зита загадочно улыбнулась и чужой рукой поставила ему мат. Олекса облегченно вздохнул и даже вытер со лба ладонью пот, показывая всем, как ему было трудно играть со столь очаровательной принцессой.

– Фарида, – повернула изящную головку на тонкой шее Зита к женщине, – халас [125] Халас – все ( араб. ). …

Фарида кивком дала понять Олексе, что игра окончена и он может уходить. Он встал, поклонился и, помня урок в доме визиря ал-Фадила, почти до порога попятился задом, под чуть заметную улыбку Зиты, которая краем глаза смотрела на него, потом постарался аккуратно повернуться и вышел из зала. Уже при выходе из дворца евнух Сид ибн Мансур догнал его и приказал, чтобы он завтра в это же время пришел опять: принцесса изъявила желание сыграть с ним в шахматы еще раз. В такой обстановке приказы, да еще принцессы, не обсуждаются, а только строго, беспрекословно выполняются. Многие обитатели дворца султаната, кто со злорадством, кто с ненавистью, кто завистью, кто с ехидной усмешкой, полагали, что уходит этот неизвестно откуда взявшийся шахматист с большим позором, побежденный женщиной, хотя и принцессой, из дома Айюба, правителя Дамаска и сестрой султана Саладина, а Олекса как настоящий христианин, мысленно крестясь и беззвучно шепча молитву, чувствовал себя на вершине славы, как истинный победитель, хотя и не удостоенный лаврового венка.

До поздней ночи рассказывал Олекса о своей игре с принцессой Абу-Муазу, Ибрахиму, а также Яну и Иосифу бен Иеуде, которые пришли позже, но тоже пожелавшим узнать о том, как происходила встреча во дворце султана, порог которого не каждому разрешалось переступить.

– И ты проиграл? – хитро посмотрел на Олексу Абу-Муаз, и тень улыбки пробежала по его смуглому лицу.

– Проиграл, – в том же тоне ответил ему Олекса, но всем было ясно, что выигрыш остался за ним, однако быть победителем в святая святых грозного Салах ад-Дина не столько почетно, сколько уязвимо и опасно.

– А как принцесса, – спросил Ян, настроив уши на пикантный ответ, – гамиля [126] Гамиля – красивая ( араб. ). ?

– Вначале я не мог смотреть, как на солнце, слепило, – полу-шутя, полусерьезно тихо ответил Олекса и почему-то боязливо оглянулся на дверь: не подслушивает ли кто? – А потом обычная игра, – заговорил он нарочито громко, – а когда играешь, на лицо противника почти не смотришь, а только на фигуры… У них свои «лица»! – засмеялся рассказчик.

– Только соблюдай осторожность, – предупредил Иосиф. – Во двоце султана жизнь и смерть под руку ходят, и в любой момент только и исключительно Салах ад-Дин решает, торжествовать ли жизни или смерти… И я хочу уехать подальше от этой непредсказуемости..

– А как же наш учитель? – взволновался Ян, и на лбу его, отражая колеблеющиеся языки свечей, заблестели капельки пота.

– Рамбам защищен именем своим, – не без гордости за Моше бен Маймона сказал Иосиф. – Да, Ян, имя его крепче любой крепостной стены, да и ты, и тысячи таких, как ты, готовых за него жизнь отдать, подобно Маккавеям, – оружие от самого Бога!..

Каждый говорил о своем. Абу-Муаз о том, что завтра он и Ибрахим покидают Египет. Их путь через Багдад в Мекку.