Александр Артищев: Гибель Византии

— Я прошу великого султана, — вновь заговорил он, — не за себя, а за свою больную жену и маленьких детей. Они ни в чем не провинились перед ним и потому пощады заслуживают больше, чем наказания. Взамен я вручаю великому султану все свои ценности, из поколения в поколение переходящие в нашем роду.

— Этого мало! — расхохотался зять султана. — Это мы можем взять и сами!

— Кроме того, хочу сказать, — продолжал Нотар, — что я всегда был вашим сторонником. Едва ли не каждый день я советовал императору сдать Константинополь и неохотно, по принуждению, воевал с вами.

Хохот и насмешки стихли. Султан тронул плетью коня и подъехал поближе.

— Ты можешь доказать свои слова?

— Потребуй расспросить людей, великий султан. Они скажут тебе то же самое.

— Почему же император не внял твоим советам?

— Василевс Константин был тверд и неуступчив, как скала. Только смерть могла сломить его.

— И она не замедлила сделать это, — небрежно кинул Караджа-бей.

Нотар вздрогнул, с трудом поднялся с колен и отвернулся, чтобы скрыть от врагов свои чувства. Султан молчал, кривя скуластое лицо в гримасе недоверия.

— Что мешало тебе тайно помогать нам? — наконец спросил он.

Мегадука сглотнул застрявший в горле ком.

— Его приближенные зорко следили за мной. Каждый мой шаг подвергался контролю. Один неосторожный поступок — и мое тело оказалось бы на дне моря.

— Значит, только страх помешал тебе предать своего господина? — сурово спросил визирь.

Нотар в упор взглянул на первого советника. В его глазах зажглись недобрые огоньки. Но Мехмед не дал ему раскрыть рта.

— Ты готов вручить мне утаённые тобой сокровища? — закричал он. — Так ты, собака, служишь своему государю? Владея богатством, ты не помог ему в дни испытаний, теперь же малодушно предаешь его память. Прочь с глаз моих, ты мне противен! Я не желаю больше видеть тебя.

Свита султана начала надвигаться на димарха, понося его и выкрикивая оскорбления. От ярости и унижения Нотар обезумел.

— Вот как? Для вас я — трусливый и грязный предатель? Да кто вы такие, чтобы судить меня? Возвысившиеся из грязи потомки пастухов! Да-да, пастухов, погонщиков скота! Видит Бог, в душе я не всегда был согласен с василевсом и не раз противоречил ему на словах. Но я служил ему верой и правдой. И не было в государстве меча, надежнее моего!

Его свело в мучительном и долгом приступе кашля.

— Вот сейчас он говорит правду, — шепнул на ухо султану Саган-паша. — Морские укрепления, бывшие под его началом, сдались последними.

Взгляд Мехмеда потемнел.

— Ты же, султан, — отдышавшись, заговорил мегадука, — даже не подозреваешь, каким количеством предателей ты окружен.

Султан всем телом подался вперед.

— Ты что-то знаешь? Почему ты смолк? Говори!

Нотар мстительно взглянул на визиря. Слова этого человека больнее всего ударили по самолюбию димарха, дали сигнал к его травле остальными вельможами султана. С обостренной от страданий наблюдательностью, он успел заприметить на пальце Халиль-паши хорошо знакомый ему перстень с крупным, голубоватого отлива бриллиантом, фамильной драгоценностью Феофана. Перстень, которого не было на руке старика во время их последней беседы. Вывод напрашивался сам собой. Кроме того, для мегадуки не была секретом роль, сыгранная визирем в отмене предполагаемого джихада. Того самого джихада, который помог бы османской армии саморазвалиться, отвести угрозу от Константинополя. Что ж, настало время нанести врагу удар, который не захотел, а может быть и отверг по каким-то личным мотивам Феофан. Это будет справедливым возмездием за утративший свою родину народ.

— Прикажи осмотреть алмазное кольцо на безымянном пальце правой руки своего ближайшего советника.

Халиль-паша побледнел, как полотно.

— Затем спроси, откуда он взял это сокровище и что означает знак, изображенный на обратной стороне камня, — продолжал Нотар.

— А-а! — завопил Саган-паша. — Что я говорил? Визирь вступал в сговор с греками, это же ясно, как утренняя заря!

— Молчать! — взревел Мехмед.

Затем повернулся к первому министру.

— Халиль-паша! — произнес он с преувеличенной любезностью. — Передай мне кольцо с пальца правой руки.

Визирь повиновался без единого слова оправдания. Мехмед принял протянутый перстень, бегло осмотрел его, спрятал на поясе своего халата и вновь обратился к византийцу.

— Что тебе еще известно? Говори!

Злое торжество играло на лице Нотара. В его больном, полубредовом сознании мелькнула странная мысль и он уцепился за нее со всей силой отчаявшегося человека. Он вдруг понял, в чем состоит его долг, долг последнего ромея. Он должен продолжить дело Феофана Никейского, стравить захватчиков между собой и на их костях возродить Империю.