Александр Артищев - Гибель Византии

В жарких и бесплодных, выжженных зноем пустынях, под тонким слоем песка и камней, таятся от жгучих солнечных лучей мириады крошечных зародышей жизни. Проходят месяцы и годы, ничто не меняется в них, неотличимых от бесцветных крупинок песка.

Но когда природа изменит свой лик и на пустыню с небес обрушатся потоки живительной влаги, засушливый край начнет чудесно преображаться. Холмы и равнины покроются зеленой порослью; на стеблях, устремленных ввысь, навстречу солнечным лучам, цветы распустят пёстрые лепестки и соревнуясь в яркости и красоте нарядов воспоют безмолвный гимн возрождающейся жизни. Но в то же время злой дух, дух разрушения пробудится и в тысячах тысяч белых яичек. Маленькие, неразличимые с высоты человеческого роста личинки прорвут оболочку своих убежищ и выползая на поверхность земли, жадно набросятся на побеги растений.

Пройдет всего лишь несколько дней и зеленый, исперщрённый разноцветием травяной покров исчезнет так же быстро, как и появился. На его же месте зашевелится серая живая масса, поначалу слабая и беспомощная, но ежечасно набирающая силу. Истребив вокруг себя все съедобное, подрастающая молодь двинется вперед, неуклюже перепрыгивая и переползая через камни и голые ветви кустарника. Неуклонно, подобно гребням барханов, саранча потечет, смывая собой изумрудную зелень, уничтожая на своем пути все, что в состоянии перемолоть ее ненасытные челюсти.

На много дней пути земля превратится в унылую равнину, безрадостно-тоскливую, как вытоптанное во вражеском набеге поле. Как опаленные пламенем войны останутся чернеть обглоданные ветви растений; сброшенные при линьке сухие панцыри насекомых усеют всё вокруг, подобно павшей в сражении рати.

Немного в мире найдется сил, способных остановить этот грозный поток. Пусть на пути саранчи возникают широкие быстрые реки — она переползет по воде, выстраивая на воде живые мосты и переправляя свою армию по ним. Напрасно объятые ужасом земледельцы окапывают рвами свои небольшие наделы, напрасно устраивают огненные преграды в виде длинных костров. Саранча ползет плотным строем, забивая рвы и пламя тысячами крохотных телец.

Передние шеренги гибнут несчётно в огне, жертвуя собой ради выживания остальных, в то время как идущие им вслед, не задерживаясь, пробираются вперед по шуршащему, обугленному ковру из мертвых тел сородичей.

Ими движет одна цель, великая цель жизни: есть, чтобы жить; жить — чтобы размножаться.

Зловещий поход вскоре перейдет в иное качество: подросшее и окрепшее племя обретет крылья и взмоет в воздух, затмевая собою солнце, погружая в обширную черную тень простирающуюся под ним землю. Ничто больше не остановит гудящую серую тучу, надвигающуюся на цветущие края из пустыни, в которую она превращает всё, над чем пролетает ее неисчислимая армия.

ЕСТЬ, ЧТОБЫ ЖИТЬ; ЖИТЬ — ЧТОБЫ РАЗМНОЖАТЬСЯ.

Человек торопливо пробирался вдоль запутанных улочек спящего города. Время от времени он останавливался и чутко вслушивался в окружающую тишину. Вопреки строжайшему указу городских властей он не только не имел при себе зажженого фонаря, но напротив, старался как мог избегать освещенных участков дороги. Широкая черная накидка, в которую он был плотно укутан, делала его почти невидимым; ноги в сапогах с мягкой кожанной подошвой ступали бесшумно, как кошачьи лапы. Ему была известна прямая дорога, но он предпочел окружной путь.

Серебристый свет луны отбрасывал на землю косые тени от стен и черепичных крыш строений; местами тускло блестела неровная кладка булыжной мостовой. Порывы ветра разносили вдоль лабиринта улиц солоноватый воздух с моря, вытягивали из черных провалов тупиков застарелую вонь городских клоак и отстойников.

Спросонок гулко залаяла собака и ее лай, подхваченный бродячими псами, раскатился в тишине оглушающим многоголосым эхом. Человек досадливо поморщился. Его глаза из-под надвинутого по самую кромку бровей капюшона заблестели еще настороженней и он прибавил шагу, по-прежнему укрываясь на неосвещенной стороне дороги. В очередной раз обернувшись, он споткнулся о какую-то преграду на земле. Еле удержав равновесие, он отпрыгнул в сторону, выхватывая руку из-под полы плаща. Прижавшись к стене, бросил быстрый взгляд на оба конца улицы. Затем присел над помехой, укрытой в тени и скользящим движением рук ощупал покрывающую ее жесткую, пропитанную липкой жидкостью ткань.