Александр Абрамов - Гибель шахмат

По Никитской в этот вечер плыл серый мокрый туман. И может быть поэтому люди чувствовали себя особенно мрачно. Даже самые беззаботные торопливо хлюпали по скользкому троттуару, тая тоскливые мысли о неизбежности промоченных ног. Освещенные окна полуподвалов не вызывали любопытства и никому в голову не пришло остановиться и заглянуть в одно из них…

А заглянув, вы прежде всего увидели бы портрет — огромный и пыльный. Портрет высокого, сутулого человека, задумчиво опершегося на мраморную баллюстраду какого-то изысканного вестибюля. Сзади расстилался, повидимому, старый парк с очень красивой дорожкой, уходящей вглубь. Все это сильно напомнило бы вам аналогичные пейзажи у наших фотографов, но в такие мелочи вдаваться не будем. Рука сутулого, на вид очень почтенного, человека заложена за борт скромного, черного сюртука. Глаза устремлены прямо на вас и кажутся не живыми, почти стеклянными. Выражение лица строгое, хмурое. Нос слегка с горбинкой резко выделяется между выпирающих, широких скул. Подбородок окаймлен небольшой, редкой бородкой. Такие же редкие, подстриженные усы.

А приглядевшись внимательнее, вы увидели бы и оригинал. Та же фигура, сутуло склонившаяся за столом, покрытым рыжей клеенкой. Та же бородка, упрямо дрожащая над рюмкой недопитой „горькой“. Те же скулы, только еще более заострившиеся от лишней тяжести лет.

А если бы можно было прислушаться к его, повидимому, очень оживленной беседе с человеком, внешность которого живо напомнила бы вам юркие лица аборигенов фондовой биржи, то вы услышали бы конец несколько странного, но имеющего определенный смысл, разговора.

— Ай, профессор, сколько лет вы зря потеряли…

— Но я не мог, понимаете ли, не мог… Я был слишком не уверен в этих людях…

— Что значит люди, когда в ваших руках чистые деньги… Уж поверьте, что если я встретился вам на пути, то так просто все не кончится… Вы еще не знаете всех моих талантов, профессор. Благодаря мне, вы нашумите больше, чем Риза-Хан в Персии или какой-то там Абд-эль-Керим в Марокко… Мир, целый мир перед вами, можно сказать в самых ваших руках, а вы сидите и молчите…

— Я право и не знаю, что и сказать… Понимаете, всю жизнь, целую жизнь работал, никому не предлагал, боялся, что не поймут, не оценят… Да и кому нужен мой труд, моя деятельность?..

— Кому нужен? Да прежде всего нам с вами, профессор. Вы сколько в университете получаете? Полтораста? Я вам гарантирую в пять, в десять, в двадцать раз больше. Чудак вы, профессор, право, когда своей выгоды не понимаете. Ведь, если то, что вы говорите, правда, то ведь вы Наполеоном можете стать, завоевателем… А вы… эх!..

— Я с вами согласен, но что я мог сделать сам?.. Я стар, болен и все прочее…

— Все это ерунда. Завтра же начинаем дело и ручаюсь, что в 24 часа вы станете знаменитостью…

По Арбату, по переулкам, по Петровке, по Мясницкой, Поварской, по Кузнецкому люди с портфелями кожаными и люди просто без портфелей, люди в пальто, в галошах, в ботинках с острыми и тупыми носами, люди с сумками, с чемоданчиками, люди в фуражках, в шляпах, люди в перчатках и с зябнущими, спрятанными в карманы руками, люди, спешащие утром на службу, в магазины, в ларьки и ломбард немножко удивленно, немножко с иронией, но, по существу, с обычным безразличием занятых делом людей, читали афишу.

В этот же день во всех московских газетах было напечатано на последней странице:

а чуть пониже жирно и назойливо возвещалось:

Из отзывов мировой прессы:

„Таймс“.

…Автомат системы проф. Ястребова является совершенством техники и образцом шахматного искусства…