Александр Абрамов - Шекспир и его смуглая леди

— А ведь связь-то времен распалась, — сказал Уилл. — Ты говоришь: во мне живут два меня, но почему я не ведаю о втором? А второй обо мне знает, да? Скажи. Не томи неведением, оно страшнее костров Святой Церкви…

«Он, как обычно, спешит, — подумал Смотритель. — Распавшаяся связь времен — это его фраза, точно, но она — из дня завтрашнего, даже послезавтрашнего. Но тогда выходит, что Второй, если и покидает его, Первого, то не вовсе, не полностью. Он потихоньку становится совсем умницей, мой маленький актер. Слова и образы Второго оседают в нем и, представьте, живут вполне органично. Как свои. А ведь они свои, да?.. Похоже, что так… То-то будет славно, когда Второй и Первый станут одним целым! Но на то я здесь, чтоб приблизить это…»

— Где это ты видел костры папистов? — спросил Смотритель. — Они у вас в Англии, насколько мне известно, давненько не загорались.

— Я помню их, я слышал о них. Да и сколько у нас еще тех, кто их видел и неистово молился Богу, если пламя миновало родных и близких… Кстати, совсем не обязательно быть мотыльком, чтобы представить себе сожженные крьшышки. Разве я не прав, учитель?

— Прав, — согласился Смотритель. — Сколько раз просил: не называй меня учителем. Ты же всегда звал меня по имени. Память отшибло? Я напомню. Меня зовут Франсуа. Франсуа Монферье. И уж тем более я ничему тебя не учил и не учу… — Подчеркнул особо: — Тебя не учу!

— Тогда Второго?.. Но разве Второй — не я?

— А Второго учить нечему, — улыбнулся Смотритель. Вспомнил вопрос Уилла, ответил: — Так уж получается, парень, что Первый и Второй — это всего лишь слова… — не удержался, завершил знаемую с детства цитату: — слова, слова. Термины, удобные для нас, смертных, не умеющих понять промысел Господень. А он, как я пытаюсь представить себе и тебе, состоит в том, что в каждом человеке живет нечто скрытое, которое до поры себя не проявляет. Но приходит пора…

— И ведьмы — это тоже скрытое? — яростно перебил Уилл. — Они, по-твоему, тоже промысел Господа нашего?

— По-моему, да, — кротко произнес Смотритель. — И что есть ведьма? Так, слово опять же. А за ним — неизвестность.

Это вполне человеческая привычка: все непонятное, непри вычное, необъяснимое списывать на происки Врага человечес кого и Божьего. Да и существование твоего Второго — тоже на его происки. Поэтому я и велел тебе: молчи!

— Я и молчу, — мрачно сказал Уилл. — Но сколько можно молчать?

— Всю жизнь, — ответил Смотритель.

Он-то знал точно, что так и будет — всю жизнь. Всю не слишком долгую жизнь Уилла Шекспира, кем бы его потом ни представляли: скверным актером, жадным ростовщиком или Великим Бардом. И всю бесконечную жизнь его… чего?., хочется сказать попроще, не прибегая к «высокому штилю»… пусть будет — слов. Бесконечную жизнь слов Великого Барда, оставленных им…

(а где, кстати, оставленных? Нет авторских оригиналов, не сохранились. Или и не было их?)…

потомкам. Если нужен эпитет, то вот он: благодарным потомкам. Ибо даже те, кто не верил и не верит в авторство именно Уилла…

(сказано: нет свидетельств, что слова — его)…

никак и ничем на меру гениальности сего авторства не посягают. А значит — благодарны.

Так есть.

А как на самом деле было?

От этого ни к чему не обязывающего разговора с Уиллом стоило вернуться памятью в начало. Или лучше с прописной буквы — в Начало, ибо Оно (с прописной буквы) было несколько прежде, чем этот разговор и чем многие другие разговоры Смотрителя и того, к кому он пришел. Прежде, чем то…

(долгое, медленное, трудное — стайерское)…

ради чего он сюда пришел.

Смотритель на то и смотритель, что просто смотрит. Он появляется во мгновении, которое оставило след в Истории…

(что есть мгновение для бесконечности времени? это секунда, час, день, год, век)…

и смотрит: как этот след объявился? кто его оставил? и кто присвоил, если уж так вышло? когда точно возник след? зачем? кто помог ему возникнуть? кто мешал?.. Сотни вопросов, которыми История…

(имеется в виду научная дисциплина, которая до поры и наукой-то всерьез не являлась, ибо всерьез — это точное Знание, а когда оно подменяется Предположением или набором оных, то дисциплина исчезает, а остается недисциплинированный строй домыслов, то есть тоже, конечно, История, но — та, какой она была до тех пор, пока не пришла Служба Времени)…