Сигрид Унсет - Улав, сын Аудуна из Хествикена

– Сегодня они к тебе не приходили – Тетрабасса, Скульурм и остальные?

– Приходили, – просиял Эйрик и стал рассказывать, в какие игры они играли на этот раз.

– Ну и врешь же ты, парень, – строго сказал Улав. – Я все время глядел на тебя, здесь никого не было.

– Они удрали, как ты подошел, испугались твоей косы.

– Куда же они подевались, по какой дороге пошли?

– Ясное дело, домой пошли.

– Домой? А в какую сторону?

Эйрик нерешительно и немного боязливо глянул на отца. Но тут же глазенки его засветились.

– Пойдем туда, батюшка! – Он протянул отцу ручонку.

Улав повесил косу на дерево.

– Ну что ж, пошли, коли так!

Эйрик повел его к дому, потом на тун и на гору к западу от дома, откуда виден фьорд.

– Вон они где, – сказал он, указывая на узенькую полоску пологого берега, видневшуюся далеко внизу.

– Я никого не вижу, – отрезал Улав.

– Нет, их там нету. Теперь я знаю, где они.

Эйрик сначала повернул назад, к дому, но после свернул на тропинку, ведущую к пристани.

– Теперь-то я знаю, теперь я знаю! – радостно закричал он, подпрыгивая и семеня на одном месте, ожидая отца, потом снова забежал вперед, опять остановился, дождался отца, взял его за руку и потянул за собой.

Так он подвел его к самому крайнему сараю для рыбы. Улав им почти никогда не пользовался – рыбы в Хествикене ловилось теперь не так уж много. Разве что по весне, до того, как отправиться на сход на крестовой неделе в Осло. Улав хранил там кое-какие зимние припасы. Сейчас же сарай был пуст и не заперт. Эйрик втащил отца за собой в сарай.

Под полом сарая плескались волны и шлепались о сваи. Стены рассохлись, и повсюду зияли щели; солнечные блики плясали на воде, дрожали тоненькими искристыми полосками на стенах и потолке сарая. Эйрик глубоко вдыхал морской запах, смешанный с застарелым запахом рыбы и просоленного морем дерева, и лицо его сияло от возбуждения. Он задрал голову, глянул в глаза отцу и с улыбкой, полной ожидания, подвел его, крадучись, на цыпочках, к перевернутой вверх дном бочке, в которой Улав дубил шкуры.

– Здесь! – прошептал он и присел на корточки. – Здесь они и живут. Их можно увидеть, щелки снова стали большими. Мы могли бы их разглядеть получше, но сейчас они сидят и едят. Ты их видишь?

Улав перевернул бочку и пнул ее так, что она покатилась. Под нею ничего не было, кроме сору.

Эйрик глядел на него с улыбкой и собрался было уже что-то сказать, как увидел разъяренное лицо отца и застыл в ужасе с раскрытым ртом. Резко вскрикнув, он поднял руки, защищаясь от удара, и громко зарыдал.

Почувствовав, что он не в силах ударить мальчика, Улав опустил руку. Плачущий Эйрик казался таким маленьким и жалким, что отец почти устыдился. Он опустил руки мальчика, вытащил его из сарая и сел на куче разного хлама, держа сына перед собой.

– Ведь ты все врал, понимаешь ли ты это, каждое твое словечко про этих дружков – вранье да и только.

Эйрик не отвечал, он таращил глаза на отца, вовсе сбитый с толку, будто не понимая ни капельки из того, что тот ему говорил.

Дело кончилось тем, что Улаву пришлось взять Эйрика на колени, чтобы утешить его. Отец твердил ему, чтобы он никогда не говорил неправды, иначе его будут наказывать, но теперь уже говорил с ним много мягче, гладя мальчика по голове. Эйрик припал к груди отца и обнял его за шею.

Однако он так ничего и не понял. Улав заметил это, и на душе у него стало тяжко. Мальчик, которого он держал на руках, казался ему таким чужим и странным. Господи Иисусе, для чего было выдумывать такие небылицы! Улаву это показалось столь нелепым, что он начал сомневаться, в своем ли уме мальчишка.

После родов Ингунн не выходила из дому почти девять недель. Не то чтобы она сильно хворала или ослабела, просто ей нравилось сидеть в тесной избе, где все делалось для нее да для младенца, все же, что могло ее волновать, было отгорожено от нее стенами. Так она лежала, погрузившись в свое новое счастье. Младенец лежал у ее груди, а Эйрик все время забегал к ней. Под конец Улаву стало досадно – они прожили вместе так много тяжких лет, и все это время она цеплялась за него. Теперь же, когда Ингунн была счастлива и здорова и обрела вновь частицу своей прежней красоты и свежести, она заперлась от него с детьми. Но Улав не показывал виду, что ему обидно.

Наконец в воскресенье, после дня святого Лавранса, ее повезли в церковь. Эйрик спал, когда они выехали на рассвете. А когда они воротились из церкви, он встретил их на лужайке возле дома.