Сигрид Унсет - Улав, сын Аудуна из Хествикена

– Спроси Туру, – отрезал Улав. – Сама она говорит, что ей тогда молоко в голову ударило.

– Не верится мне также, – продолжал Халвард, буравя его глазами, – что Хафтур затеял бы тяжбу с Магнхильд из-за того, ведь ты замирился с ним.

– Думай что хочешь, – ответил Улав. – Ясное дело, мы с ним замирились. Я был тогда в опале из-за ярла. Ты, Халвард, и всегда-то не шибко был умен, но неужто ты столь глуп, чтоб не понять: вам, родичам ее, прямая выгода верить моим словам! Даже если вам придется потерять наследство, что вы могли бы получить, коли сестра ваша помрет бездетной.

Халвард вскочил и бросился к двери.

Когда Улав остался вдвоем с Турой, он сразу почувствовал – то, что он взял на себя, повлечет за собою немалые беды. Тура все молчала, и он, не выдержав, воскликнул с холодною усмешкой:

– А ты-то, Тура, веришь мне или нет?

Она взглянула ему прямо в лицо непроницаемым взглядом.

– Приходится верить, коли ты сам говоришь.

Улаву почудилось, будто кто-то сдавил ему шею. И без того усталый, он взвалил на себя новое бремя. Теперь ему этого бремени не сбросить, и помощи ждать неоткуда. Он должен все снести один.

На другой день, к вечеру, Улав воротился в Берг с мальчиком. Тура старалась обласкать племянника. Однако парнишка будто чувствовал, что ему здесь на самом деле никто не рад, и потому не отходил ни на шаг от своего богоданного отца, семенил за ним повсюду по пятам. Стоило Улаву сесть, мальчик облокачивался на его колени. Если Улав брал его за руку или сажал к себе на колени, красивее личико Эйрика так и сияло радостью, он то и дело заглядывал отцу в лицо ласково и будто вопрошающе.

Улав не собирался гостить в Берге дольше, чем положено, утром на третий день он собрался в путь.

Эйрика усадили в сани и хорошенько укутали, он вертелся, поглядывал во все стороны, смеялся, довольный. Он ехал в санях из Сильюосена и теперь опять покатит. Сани ждали их на пригорке у последнего двора в селении. Батрак Анки, добрый и веселый, смеялся и болтал, укладывая пожитки в сено. Когда отец приехал за ним, Анки снес его с горки на спине. В шубе отец был огромный и неуклюжий, шапки у отца и Анки заиндевели, как и меховая опушка у него на шлыке.

Тура глядела на румяное, веселое лицо мальчугана – его карие глаза блестели и бегали, как у маленькой птички. Она вспоминала Эйрика грудным младенцем, и в сердце к ней просочилась капля нежности. Она расцеловала его в обе щеки и велела кланяться матушке.

Улав воротился домой ранним утром, когда блеклое солнце стояло в утренней дымке, – из Осло он выехал затемно. Они въехали на залив. Улав отдал вожжи Анки, взял спящего мальчонку на руки и понес его вверх по откосу к усадьбе.

Когда Улав вошел в дом, Ингунн сидела у огня и расчесывала волосы. Он поставил мальчика на пол и подтолкнул вперед.

– Иди, Эйрик, поздоровайся с матушкой.

Сам же он повернулся и вышел в сени. В дверях он бросил украдкой взгляд на Ингунн – она поползла к мальчику на коленях, протянув к нему тонкие голые руки, ее волосы мели пол.

Он стоял на туне возле саней, когда она окликнула его, стоя в дверях. В темных сенях она обвила руками его шею и крепко прижалась к нему, сотрясаясь от рыданий. Он положил ей руку на спину и почувствовал под волосами и сорочкой острую лопатку. Но эти волны густых распущенных волос, падающих на хрупкие покатые плечи, напомнили ему почему-то, какою она была в юности. Сейчас она стала неуклюжей и тяжелой, двигалась неловко, нелегко было угадать следы былой свежей красоты на этом изможденном, распухшем от слез лице. А ведь всего лишь несколько лет назад была она красавицей, какой не сыскать во всем свете. В первый раз почувствовал он сильное отвращение к ее бесполезной беременности. Он снова обнял ее.

– А я-то думал, ты обрадуешься, – сказал он.

– Обрадуюсь? – спросила она, дрожа, и теперь он заметил, что она улыбалась, всхлипывая. – Да я счастливее ангелов на небеси. Хотя тебя я люблю крепче, чем десятерых детей, вместе взятых.

– Ступай оденься, – попросил он ее. – Смотри как замерзла!

Когда он вошел в горницу, Ингунн, уже надев платье и повязав голову платком, несла туесок из чулана, где они зимой хранили еду.

Эйрик стоял на том же месте, где он его поставил, только мать сняла с него шубейку. Завидев отца, он бросился к нему, схватил его за руку, боязливо улыбаясь.

– Нет уж, Эйрик, ступай к матушке, – сказал Улав. – Что тебе говорят! – строго добавил он, когда мальчонка робко прильнул к нему.