Сигрид Унсет - Улав, сын Аудуна из Хествикена

Ингунн молча кивнула. Тейт немного постоял, потом круто повернулся, перескочил ручей и побежал вверх по склону за своей лошадью. Когда он появился на тропинке, Ингунн стояла, застыв на месте. Поравнявшись с ней, он придержал лошаденку.

– Ингунн… – умоляюще сказал он.

Она смотрела ему прямо в глаза – и, вне себя от бешенства и смятения, он, наклонившись, изо всех сил ударил ее по щеке так, что она пошатнулась.

– До чего же ты зла и блудлива, сука проклятая! – Он боролся со слезами. – Да воздается тебе по заслугам! За ту лживую игру, которую ты вела со мной.

Он вонзил шпоры в бока лошаденки, и она побежала рысью. Но уже на вершине холма она потрусила, как обычно, не спеша.

Ингунн стояла, глядя вслед всаднику; она прижала руку к пылающей щеке – нет, она больше не сердилась на Тейта. С удивительной ясностью и горечью она поняла: Тейт сказал о ней то, что думал. И это приумножило ее страдания. Сама она теперь отчетливо вспомнила: он ей был мил. И жаль его – ведь он так молод…

«Пожалуй, надо домой», – подумала она. Но когда она вспомнила об усадьбе там, наверху, у нее подкосились ноги. Куда бы она ни пошла, все будет напоминать ей о нем…

И однако же, где-то подспудно, неясная для нее самой, забрезжила мысль: через несколько месяцев ей станет легче. Раз уж не понадобится больше думать об этом… И вдруг в душе ее огненным лучом вспыхнул страх. Хотя едва ли это возможно… Но даже если бы Тейт не сказал ничего, она сама давным-давно опасалась… Хоть она и хворала от горя и беспрестанного ожидания, все же она знала: когда пройдет столько времени, что она сможет до конца увериться – эта беда ее миновала, – ей не будет так тяжко. И ей не будет казаться, как ныне, что вся ее жизнь в грядущем загублена несчастьем и грехом…

Старая Оса, хозяйка, сильно исхудала с осени, и Ингунн с любовью, без устали пеклась о ней. Фру Магнхильд не переставала дивиться, что сталось с девушкой. Все эти годы она видела: племянница слоняется по усадьбе без дела и часто словно бы спит на ходу. Не утруждает себя, а уж ежели нельзя вовсе уклониться от дела, то работает как можно медленнее. Теперь же Ингунн словно пробудилась от сна, и тетка увидела, что она умеет работать, коли захочет, и вовсе не столь нерасторопна, когда старается. Порой у фру Магнхильд мелькала мысль: неужто бедняжка боится, что ей станет худо после смерти старушки? Небывалое прилежание Ингунн, казалось, было мольбой о большей благосклонности к ней, когда уже не понадобится ходить за бабушкой. Может статься, они, родичи, были не слишком добры к этому злосчастному хрупкому созданию!

Ингунн хваталась за все, чем только могла себя занять. И если она не хлопотала подле старой хворой бабушки, то бралась за любую работу – за все, что только могло отвлечь от мыслей, которые против ее воли непрестанно возвращались к ней. Затаив дыхание, она напряженно ждала: вот-вот окажется… боялась она зря…

Мысли, которые годами помогали ей забываться, – о жизни с Улавом в Хествикене, о том, как Улав приедет и увезет ее отсюда, об их детях… стоило ей теперь лишь вспомнить обо всех этих мечтах, и ей казалось, будто она дотрагивается до раскаленного ангельского меча. Она едва могла удержаться от того, чтобы не застонать в голос… Она бралась за все дела, требовавшие обдумывания и сил. Она не желала сдаваться, даже если почувствует себя осенью хворой… Она не будет столь жалкой, как в первое время в Миклебе!

С ней всегда бывало так, что стоило ей сильно, испугаться, как у нее тотчас же начиналась страшная тошнота, а голова кружилась. Взять хотя бы тот случай, когда они с Улавом спускались с крутой горы на санях. То было на рождество, в одну из последних зим их детства. Им вдруг вздумалось во что бы то ни стало отправиться в главную церковь прихода к обедне, и они поехали со двора темным зимним утром, хотя никто во Фреттастейне не собирался в церковь в тот день. Сильный южный ветер принес оттепель, шел дождь. Ей так отчетливо помнилось то томное, головокружительное чувство страха, которое, казалось, пронизало все ее тело и в котором она словно бы растворилась, когда поняла: сани скользят с обледенелой гладкой скалы и уже повисают над обрывом, повернувшись боком к лошади; а та бьется в поисках опоры. Из-под ее копыт летели искры и осколки льда, но седоков все равно тянуло вниз… Улав соскочил с саней, пытаясь удержать их, но поскользнулся на опасной наледи и опрокинулся навзничь. Больше она ничего не помнила. Но когда вновь пришла в себя, она стояла на коленях в мокром снегу, повиснув на руке у Улава. Ее так рвало, что она думала – всю ее вывернет наизнанку, а Улав свободной рукой прижимал комки снега и льда к ее затылку, которым она ударилась о скалу…