Олег Иралин - Завет Чингисхана. Доблестным предкам посвящается

Однажды вечером Хабич, разглядывая искусанное до самой крови лицо пленника, с издёвкой спросил:

– Что, заели мухи моего мальчика?

Увидев Тэмуджина в обществе Таргутаевского слуги, в ожидании очередного представления стали собираться люди. И Хабич постарался оправдать их ожидания. Куражась, он почти выкрикнул, чтобы было слышно всем:

– Ты, раз уж скованы руки, отгоняй их как собака – ногой! Попробуй, у тебя обязательно должно получиться!

Как и предполагал оратор, тут же раздался громкий хохот его соплеменников. Довольный, он расплылся в улыбке, но тут послышался голос Тэмуджина, от звука которого тайджиуты уже стали отвыкать. Слыша одни лишь упрёки и оскорбления, мальчик замкнулся в себе и всё больше молчал. Но сейчас он, разлепив ссохшиеся от давней жажды губы, осипло произнёс:

– Ты, видать по всему, хорошо овладел тем, что сейчас предлагаешь мне!

И снова раздался хохот, причём громче прежнего, только теперь предметом смеха выступил сам Хабич. Слуга пришёл в бешенство. Схватив мальчика за колодку, он протащил его до самой коновязи, и привязал к ней, говоря:

– Теперь, щенок, придётся ночевать тебе под открытым небом! Останешься на привязи, как собака, а утром встретишь своего хозяина с покорностью, иначе моя камча будет охаживать тебя до тех пор, пока не покраснеешь от крови!

Скоро стемнело и изрядно похолодало. Степной ветер окреп и посвежел, просыпались первые капли дождя. Тайджиуты поспешили в юрты, и вовремя. Порывы ветра внезапно усилились, и хлынул ливень. Мальчик сидел под потоками воды, обхватив колени. Мокрая одежда противно липла к телу, и довольно скоро стал бить озноб. Но неоткуда было ждать ему помощи. Услышав о решении Хабича, люди разошлись, вполне довольные им. По крайней мере, в эту ночь никому из них не придётся принимать в своей юрте опостылевшего нахлебника, да ещё терпеть его немыслимую вонь! Именно по этой причине, а может быть, и из страха перед нойоном и его приспешником, никто не спешил помочь тринадцатилетнему мальчику, к страданиям которого все уже успели привыкнуть. Сейчас, под открытым и таким неласковым небом, Тэмуджин острее всего ощутил свою беспомощность. Щемящая жалость к себе охватила его. Он опять вспомнил братьев, сестру и мать, её частые рассказы о знаменитых ханах и багатурах древности. Но разве приходилось им тогда терпеть то, что теперь суждено выносить ему! И не легче ли сразиться с врагом, сжимая оружие в руках, полностью доверившись Небу? Но тут в памяти всплыли слова песни, которую часто напевала мать, убаюкивая его в раннем детстве… И, неожиданно для себя, мальчик запел. С первых же слов Тэмуджин удивился своему голосу – он зазвучал тихо, прерывисто и жалко. Пленник сглотнул пересохшим горлом и снова запел, стараясь повысить голос до крика. Голос срывался по прежнему, но в этот раз слушался не так тоскливо. Казалось бы, нет ничего глупее затеи – орать песню под проливным дождём на леденящем ветру, когда сам, промокший до нитки, сидишь в грязной луже! Но сейчас пленнику так захотелось услышать свой прежний голос, что он уже не думал ни о чём. Тэмуджин набрал полную грудь воздуха, и снова запел. В этот раз голос окреп и уже не срывался, но вскоре холод стал сводить челюсти, и петь стало труднее. Он помолчал немного, набираясь сил, и в который раз послышался его срывающийся под дождём голос. Мальчик пел, с усилием крича, пел о маленьком жеребёнке, что скачет, радуясь солнцу, всё дальше отдаляясь от матери. Пел о степных далях и беркуте, что парит высоко, и голос его прорывался через шум ливня, то и дело заглушаемый им.

Горланя песню, Тэмуджин не заметил, как перед ним возникла девочка. Небольшого росточка, она с усилием развернула принесённую попону и накрыла его, не произнося ни слова. Укутав пленника, девочка также быстро исчезла за струями дождя, и он снова оставался один. Дождь всё лил и лил, но принесённая попона держала тепло, и мальчика стало клонить в сон. И в эту минуту он почувствовал, как чья-то ладонь легла ему на плечо.

– Идём со мной! – услышал Тэмуджин мужской голос и, подняв лицо, вгляделся в стоящего перед ним.

С трудом он узнал Бэсудэя – пастуха, которого пришлось заменять ему во второй день своего плена. Бэсудэй уже успел отвязать верёвку от канги, и отбросил её к коновязи.

– Идём! – повторил тайджиут, и пленник поднялся на непослушные ноги.

Они вскоре вошли в юрту, и Тэмуджин, оглядевшись, увидел женщину, настороженно разглядывающую его, и двоих девочек, старшая из которых и укрыла его попоной. Не медля, Бэсудэй приказал жене: