Олег Иралин - Завет Чингисхана. Доблестным предкам посвящается

Однажды жена пастуха, у которого Тэмуджин был определён ночевать в очередной раз, и вовсе отказалась потчевать его.

– Почему мы должны отдавать последнее взбунтовавшемуся глупцу, оставляя своих детей голодными? – заявила она мужу – И оттого только, что он из-за чванства своего не желает преклонить голову перед своим старшим родичем и покровителем!

При её словах хозяин семьи неожиданно смутился. Целая борьба чувств отразилась в глазах его, и он сказал, несколько поразмыслив:

– Разве можно так, Тухай! Как бы там ни было, но он гость! И разве можно винить его в том, что он, лишившись свободы, не в силах выбирать место ночлега?

– Да он же убийца! – крикнула женщина так громко, что стоявшая рядом девочка невольно вздрогнула – Больше того – не желающий признавать над собою того, кто должен властвовать над ним по праву!

– Оставим наследственное право нойонам! – также повысил голос мужчина, и металлические нотки заставили женщину присмиреть – Наше дело – соблюсти свой закон: пришёл гость – выкладывай на стол последнее! Возьми еду и сама накорми мальчика!

Приказ мужа не пришёлся по душе той, чьи дети и так жили впроголодь. Не спеша, она плюхнула в миску пару ложек просяной каши и приблизилась к Тэмуджину, так и не проронившему ни слова. Ненавидящий взгляд карих глаз ожёг его, и он почувствовал во рту горячую, почти раскалённую кашу. Мальчик сглотнул, обжигая гортань, и снова увидел в руках женщины наполненную ложку. Третьей не последовало. Хозяйка перехватила в другую руку опустевшую миску, и отошла, всем своим видом показывая презрение к незваному гостю.

– Может, ещё в нашу постель эту вонючку положишь? – спросила она мужа ровным голосом, выражая крайнее недовольство в лице.

– Зачем же в постель! – заметил мужчина примирительно, в глубине души уже склоняясь к её доводам – Ты хозяйка, вот сама и решай.

Место для сна нежеланному гостю отвели у самого входа, бросив какую-то почти истлевшую тряпку. Своих детей накормили, когда он уже лёг, причём гораздо сытнее. Наконец все заснули, и в юрте стало темно и тихо. Тэмуджин полулежал, привычно поёживаясь. От неплотно закреплённого полога тянуло холодом, но выбирать не приходилось и он, поёрзав, выбрал положение, наименее тягостное. Проклятая колодка не давала возможности лечь полностью, и всё время приходилось спать полусидя. По ночам особенно ломило спину, болела натёртая до кровавых ран и гнойников шея. Ему редко предоставляли возможность помыться, и он действительно вонял так, как не воняет самый шелудивый пёс. Кочуя в степи, люди особенно должны заботиться о чистоте. Нет более чистоплотного человека, чем степняк. Летом и зимой, во всякое время года, он использует любую возможность, чтобы помыться самому и привести в порядок одежду. Иначе не выжить в условиях частых перекочёвок. И тайджиуты, при всём своём теперешнем неприятии пленника, иногда снисходили до того, чтобы предоставить ему возможность искупаться в реке. Правда, сам процесс омовения был совсем не привлекателен для купающегося. Колодку никто и не собирался снимать. Закрепив один конец верёвки на ней, другой удерживали в руках. Затем, оставаясь на берегу реки, сталкивали мальчика в воду и ждали некоторое время. Речной поток сбивал ослабевшего пленника с ног, но канга не давала утонуть. Однажды он едва не захлебнулся в волне, но ему не дали погрузиться на дно, хотя такой исход вполне устроил бы Таргутая…

Другая семья приняла гостя вполне сдержанно, хотя и без прежней благосклонности. Зато в последующие ночи пришлось выслушивать такие речи, на фоне которых высказывания Тухай просто блекли. Всё чаще ему и вовсе отказывали в куске хлеба. Детская душа давно очерствела от всего того, что пришлось увидеть, услышать и прочувствовать. Но всё новые унижения подавляли, множили физические страдания. У него складывалось устойчивое впечатление, что в целом свете он одинок, и никто больше не питает к нему добрых чувств, лишь только злобу и ненависть. «Но ведь это только здесь, у тайджиутов, в месте моих мучений! – пытался убеждать он сам себя, когда становилось совсем невмоготу – Ведь есть ещё моя мать, и братья, и сестра! Они по прежнему любят меня и, верно, страдают, зная, что я томлюсь в неволе!» Он вдруг вспомнил, как мать пристыдила его, заставив благодарить бросающего их Мунлика, и мальчик, успокаиваясь невольно, стал припоминать те редкие случаи, когда с ним обходились участливо. Вскоре обида на людей утихла, и он понял, что жалость к слабым быстро проходит, зато сильным прощается многое, если с ними успех. «Мне бы только выбраться из этого места! – твёрдо решил мальчик – И тогда, на воле, или погибну, или, обретя силу, стану таким же могучим, как и мой отец!»