Александр Галкин - Царевич Димитрий

Куда ни кинь – исхода нет!.. Отчётливо видно, что более двух-трех недель сие царство не продержится! И как ни жаль, но, кажется, единственный выход из дьявольских клещей – это бежать за границу! Не может он тут оставаться и, при всём желании, ничего другого не измыслит! Необходимо утекать от уже виднеющейся лютой доли, бежать немедленно, пока ещё не отрезаны пути, пока он в силе и может захватить с собою добрую часть своего золота, столь нужного на чужбине! Тяжело бросить любимую семью в столь трудных обстоятельствах, можно сказать – на произвол судьбы, но, по здравом размышленье, он всё же полагает, что она сохранится здесь в целости, хотя богатства, вероятно, потеряет: отнимут вотчины, серебро и шелка. Но он надеется, что со временем, при Божьей помощи, или сам вернётся в Москву – и тогда всё восстановится, – или перевезёт жену с детьми к себе за рубеж, на новую родину. Горько, но иного нет исхода! Завтра же он попросит у царя позволенья съездить в Смоленск – осмотреть новые укрепленья городской стены – и не сомневается, что тот с удовольствием его отпустит: надоел царю друг Гаврила! Затем в ночь он соберет всё, что надо, уложит, спрячет, тысяч на сто возьмёт с собою, а остальное закопает в саду, простится с женою и в среду, чем свет отъедет в Литву. И всё будет кончено!!.

Но это только легко сказать: «всё кончено!» А бежать, бросив родину, друзей, родных, своих собственных чад и всё, что сердцу близко, – о, сколь это невыносимо тяжело!!. И кто знает – может быть, навсегда!.. Что ждёт его в чужом, нелюбимом краю? Кому, как не ему, известны нравы не стесняющихся в насмешках передовых шляхтичей, и он – «бывший» вельможа – не может ждать там счастья!..

Утренний свет уже синел в небольшом окошке моленной, когда в глубоком душевном страдании перекрестился Гаврила Иваныч и, отёрши платком нежданную слезу, вздохнув со всей жалостью к своей доле, переменил догоревшую свечку и встал перед аналоем на молитву Но опять ошибся боярин в своём двухтрёх недельном расчёте предстоящих событий. Они неслись как на крыльях, и надвигавшаяся гроза разразилась внезапно, опрокидывая все соображения учёного политика.

В историческую ночь на 17 мая 1606 года в доме князя Василия Шуйского, что недалеко от Красной площади, собралось такое множество гостей – около двухсот человек, – что многим из них не хватило места в горницах и они остались на дворе. Начали они собираться ещё засветло, подъезжая верхами, в колымагах, приходя пешком, и хотя этот дом был уже известен обилием приходящих, всё же такое скопление не могло бы не обратить внимания властей, если бы они за ним следили. Но дело в том, что поставленные Басмановым для этой цели два сыщика, соблазнённые червонцами княжеского дворецкого, давно уже перешли к нему на службу и сообщали Петру Фёдорычу лишь то, что указывал им сей дворецкий. И теперь, в то время как в кремле спокойно почивали после весёлого дня, здесь со всей серьёзностью приготовлялись к решительным действиям и в буквальном смысле осматривали в последний раз свои заряженные пистолеты, отточенные сабли и ножи. Князь Василий уже два дня тому назад сообщил тридцати боярам о том, что всё готово и что шестнадцатого мая он ждёт их к себе вечером, попозже, прося не забыть «уговору, что на словах был учинён» в своё время. Уговор же был в том, что каждый боярин приходит с оружием и приводит с собою человек пять-шесть тоже вооружённых надёжнейших дворян или хоть купцов, но не «смердов» и не холопов.

Княжий двор был окружён высокой стеной и с улицы совсем невидим. Впускали туда на этот раз не челядинцы, а Дмитрий Шуйский, стоявший за калиткой вместе с дворецким и спрашивавший, кто с кем идёт, считавший прибывших. На случай же нечаянного наезда стрельцов (по чьему-либо предательскому доносу) по улице задолго до дома, были расставлены холопы, готовые при появлении отряда бежать стремглав и сообщить князю о его приближении. Прибывшие с боярами «надёжные дворяне» остались под открытым небом, располагаясь на траве, и сидели впотьмах, негромко обмениваясь волнующими фразами; большинство молчало – приказано было не шуметь, дабы не привлекать вниманья улицы. А приведшие их князья собирались в большой столовой горнице, освещенной восковыми свечами, и хотя тут можно было говорить свободно, тоже шептались едва слышно, и большинство тоже молчало, нервно вздыхало, крестилось на иконы, угрюмо взглядывая друг на друга. От закрытых окон было жарко и душно, непривычное вооружение – особенно кольчуги под платьем – стесняло всех, многим хотелось пить, но всё это ни на минуту не угашало ужасного побужденья, с которым они сюда явились, – все были бодры и, в ожиданье предстоящего, мрачно напряженны. Казалось, вся жуткость настроения, вся тревожная тоска и злоба приготовившихся к своему делу убийц витала в этой комнате и целиком заполняла её, делая сами стены, утварь, горящие свечи участниками задуманного преступления!..