Александр Вендеров - Химутка

– Слязай тады. Сама смогёшь?

– Смогу, чаво ж ня смочь! Тольки ноги у мене гудом гудуть.

Химутка осторожно, чтобы не упасть, спустилась с полатей, а сноха помогла ей одеться и обуться. Сказала ещё:

– Душагрейку одень. Оно хучь и тёпло, а годов табе сама знаешь скольки – озябнуть можешь.

– Ето да, давай сюды. А игде моя кавынка 2 2 Кавынка – палка, трость ?

– Евон, дяржи! – Ириша подала свекрови кавынку, стоявшую в закутке за печкой.

Как тяжело даётся каждый шаг! Мало того, что шаги эти тут же отзываются болью в коленях и ступнях – ведь и переставить ноги трудно, особенно через порог. Нет сил – и всё тут. Ириша порывалась помочь старушке, довести её до цели, однако та отказывалась:

– Так я скоро совсем иттить не смогу. Гляди тольки, штоб не завалилась я тутака.

Когда Химутка, сойдя с приступок, выбралась на улицу, солнце уже порядком поднялось. Если бы она смогла обогнуть сарай, или, как его называли в Спас-Вилках, двор, то увидела бы, как светило взошло в той стороне, где Новые Рамешки. Эта деревня под горой, ниже Спас-Вилок, и до самых Новых Рамешек и даже дальше, к хутору Девятидворка, тянутся поля, ещё не засеянные, ждущие человеческого труда. Но у Химутки не хватило бы сил дойти к дальнему концу двора. И то сказать – какие ноги на девяносто втором году жизни! Она, опираясь на кавынку, доковыляла до скамейки напротив крыльца и села. На завалинку не пошла: там до обеда будет тень. Кое-где, в местах, куда редко попадают солнечные лучи, по сию пору сохранился снег. Вот и за дровеницей сугроб, набросанный зимой Петей и Санькой, когда они чистили дорожки от снега. Сугроб с каждым днём уменьшается в размерах, но пока не сдаётся окончательно. Стоит, однако, пройти хорошему дождю, и от него останутся лишь воспоминания, да и те скоро растают.

Химутка с детства любила Пасху. Весенний праздник после трудной холодной зимы, после долгого Великого поста, когда поют птицы и светит солнце. Химутка за многие десятилетия своей жизни заметила, что какая бы халепа 3 3 Халепа – здесь: непогода ни была в пасхальное утро, солнце из-за облаков в этот день обязательно выглянет, пусть и ненадолго. И тогда сквозь разрывы туч покажется синее-синее небо. Ведь чистое небо всегда бывает синим, когда воздух свеж и прохладен, и только в большую жару оно приобретает сероватый, словно бы грифельный оттенок.

А сегодня ни туч, ни просто облаков не было. Химутка, подняв голову, увидела, как в этом до невозможности синем небе пролетел аист – низко так, отчего Химутка его и разглядела: к старости слаба глазами стала. Подумала: «Прилетели, значить. Вясна»! Её идиллические размышления были прерваны криком внучки Прасковьи, донёсшимся от избы напротив:

– Шиш, притка подеянная! Ты куды залезла? Хто тебе выпустил? Шиш!

«Чаво у их стряслось»? – озадачилась Химутка. Только позже, когда внучка Паша со своим мужем Иваном Вендеровым пришла поздравить бабушку и дядю со светлым праздником и похристосоваться, Химутка узнала причину утреннего переполоха.

– Ребяты мои, Валя да Геня, свинью из хлева выпустили, – рассказывала внучка. – Кажуть, покататься хотели на ей. А она бяжать. Насилу с Дусей загнали, кады она чуть не пол-огорода перекопала.

– Ну а ты чаво, как свинью загнала? С ребятами-то.

– Хотела обоим лупцовку хорошую задать, а оне за тятю свово спряталися.

– И правильно, – вступил в разговор Иван, муж Паши. – Нечаво детей лупить: оне ещё-ще маленькие, не понимають. Я ужо им сёдни сказамши, штоб скотину не выпускали.

– Так оне тебе и послухали, – попыталась съязвить Паша.

– И послухають! Скорей послухають, чем тебе с хлудцом 4 4 Хлудец – здесь: хворостина или розга, которой порют людей . Чалавеку – яму уважение нужно.

Иван хорошо знает об уважении: он сам – один из первых людей в Спас-Вилках, секретарь Ново-Александровского сельсовета. Люди приходят к нему за помощью: кому справку сделать, ту или иную бумагу выправить, а кому и просто посоветоваться, как быть в трудной жизненной ситуации. К кому обратиться? Конечно, к Иван Иванычу. Для всех находится у него доброе слово. Он ещё молод: на Ивана Купалу ему сравняется сорок два года, а много чего в жизни повидал. Отец Ивана неизвестен, а мать умерла при родах. Круглого сироту взял дядя, брат матери Иван Степаныч, которого в Спас-Вилках звали дедом Мендером, и воспитал как родного сына. А потом была империалистическая война и австрийский плен, из которого на Святки девятнадцатого года Иван вернулся совсем без зубов. То ли в окоп прыгнул неудачно, то ли надзиратели в лагере выбили – разное в деревне говорили, а сам Иван рассказывать не любил.