Александр Вендеров - Химутка

Разные воспоминания приходят к Химутке бессонной ночью. Вспомнила сейчас своего второго сына, Трифона, что скончался одиннадцать лет назад. И пожил бы ещё, ведь едва перевалил на седьмой десяток, только от крупозного воспаления лёгких чаще всего умирают. Нет для матери больнее муки, чем провожать в последний путь своего ребёнка! Отвезли Трифона на Берёзовую гору, где находилось сельское кладбище, и закопали рядом с женой его Ксенией, что тремя годами раньше, в девятнадцатом году, умерла от тифа. А рядом могила, в которой покоится Яков, старший сын Трифона и внук Химутки. Пришёл тогда Яков из венгерского плена и принёс сыпной тиф – заразились и жена его, и сын, и мать. Все они на Берёзовой горе легли. И это воспоминание, вроде бы, отболело, однако и сейчас слёзы медленно катились по щекам старухи. Зачем же умирают молодые, а тем более дети? Что же её, девяностолетнюю, Господь не приберёт вместо ушедших в вечность детей, внуков и правнуков? Нет ответа…

А ведь благодаря Трифону и Химутка, и Иван оказались в Спас-Вилках. Все они родились в деревне Воробино Гжатского уезда Смоленской губернии, что в двадцати верстах к западу от Спас-Вилок. Там и сейчас живёт Василий – внук Химутки от её безвременно ушедшей дочери Алёны. Жили всегда очень бедно, однако Иван – старший сын, наследник, и какое ни есть в родительской избе добро, а достанется ему. Трифону предстояло устраиваться в жизни самостоятельно. Он и устроился. Женился на воробинской девушке Ксении Филипповой и поселился в доме её родителей, после чего несколько зим подряд ездил работать в Москву на фабрику. Скопил кое-какой капитал и в 1888 году купил крепкую пятистенную избу в Спас-Вилках. Когда тремя годами позже в Воробино сгорел от молнии дом Химутки и Ивана, Трифон сказал: «Мать, перебирайтесь к мене. Избу вам построим, а покуль в моей поживёте». Так и сделали. Якову тогда всего годик был.

Построились на следующий год. Пусть не пятистенок, а небольшая избушка в три окна, покрытая соломой, – всё равно обжились, и вот уже больше сорока лет тут живут. После у Трифона родились одна за другой пятеро дочерей, и все они теперь, слава Богу, живы. Если перейти разъезженную тележными колёсами деревенскую улицу, то на том же месте стоит крытая дранкой изба, купленная когда-то сыном, и живут в ней старшая дочь Трифона Прасковья с мужем и двумя детьми и младшая его дочь Евдокия. Она ещё в девках, ей семнадцать лет, а, верно, выйдет замуж и по примеру трёх своих сестёр уедет из деревни. Нынче многие уезжают: в колхозе приходится несладко.

Химутка с полатей услышала, как на кровати внизу заворочался Иван, тяжело со сна поднялся и прошаркал к двери – должно быть, на двор. Когда он вернулся в избу, то увидел в наступающих утренних сумерках, что уже начали заполнять комнату, как мать смотрит на него сверху.

– Мать, ты чаво ня спишь?

– Дак ня спится – я и ня сплю. Сёдни Паска?

– Паска, мать! Христос воскрес.

– Воистину воскрес. Ты, однако, ещё-ще поляжи трошки: шибко рано.

Скоро уж и совсем рассвело. В хлеву загудела корова Пеструха и разбудила сноху Иришу. Та потянулась, вздохнула и словно бы нехотя поднялась доить корову. До Егория скотину на пастбище не гоняют, и пока что Пеструха дожидается летней поры в стойле. А уж просится на улицу, и оттого Ириша днём выпускает её в огород: всё равно он пока не засажен. Другую корову, Малышку, два года назад отдали в колхоз.

Когда невестка процедила молоко и вернулась, Химутка выглянула с полатей и позвала:

– Ириша!

– Чаво, мам?

– Христос воскрес.

– Воистину, мам. Чавось ты сёдни рано.

– Рано вчарась заснула – вот и рано проснулася. Ты скажи, шибко на вулицы холодно?

– Не, тёпло тамака. Вёдро буить.

– Ириша, ты, однако, выведи мене на вулицу. У избе душно, хочу на солнышко поглядеть.