Игорь Малышев - Номах (Журнальный вариант)

— При кухне, говорю же! Что там узнаешь? — тупо повторил парень.

— Да врешь ведь ты, Витя. По глазам вижу, что врешь.

— Вот те крест! — выкрикнул тот, забыв, что руки связаны за спиной.

— Видишь, и перекреститься у тебя не получилось, — с деланым сожалением произнес Донцов. — В общем, не верю я тебе, Витюшка. — Капитан подошел вплотную к номаховцу, приблизился так, что почти коснулся носом его щеки. — Глаза шире открой.

Тот распахнул набрякшие веки как мог широко.

— Врешь ведь?

— Зачем? — устало спросил Витюша. — Не то место.

— Это верно, место не то.

— Ну, ей-богу!..

Капитан поднес лупу к его глазу и всмотрелся.

— А ну, ложись, — приказал.

— Зачем это? — испугался Виктор.

— Ложись. Помогите ему, — окликнул он потеющих подручных.

Те быстро уложили пленного на пол.

— Глаз ему откройте. Правый.

Солдаты растянули веки.

— Не надо! — предчувствуя что-то, крикнул номаховец.

— Замолчи.

Жесткая, как подошва солдатского сапога, ладонь легла ему на рот, запечатав и почти раздавив его.

— М-м-м! — замычал Витюша.

— Голову ему держите.

Подручные прижали голову пленного.

— Крепче!

Вены на руках солдат налились тяжелой кровью.

Донцов поставил стул рядом с лежащим человеком, не спеша сел на него.

— Я в детстве был неутомимым натуралистом. — Он откинулся на спинку, расслабленно постукивая ребром лупы себе по колену. — У нас был огромный сад. Размером с Версаль, наверное. Магнолии, рододендроны, левкои. Как только отец умудрялся выращивать их в Калужской губернии? В теплице росли пальмы, орхидеи. Бананы! Никто не верил, но мы ели бананы. Отец был увлеченнейшим человеком. Его убили крестьяне в семнадцатом году. Просто так, потому что барин. Представляете, «барин»?.. Только за это. Он в жизни никого крупнее тли не обидел, а его топором в висок. «Народ-богоносец»... «Тайна в глазах»…

Молоточек лупы мерно постукивал по колену.

— Чертова революция…

Коленка подергивалась в такт ударам.

— Его слова каким-то странным образом запали мне в душу. С некоторых пор я тоже стал пристально вглядываться людям в глаза. И мне кажется, понял, что он имел в виду. Разглядел эту бездну. Иногда мягкую, бархатную. Иногда твердую, холодную, как черный мрамор… Она словно вода в колодце, когда ты можешь только догадываться, есть ли там дно или нет.

Витюша моргнул.

— Вы будете его держать или нет? — передернулся, став вдруг одним большим острогранным осколком, Донцов.

— Виноваты, ваше благородие. Руки потные, склизко… — скрежетнули те, растягивая пленному веки.

— Пили, что ли, вчера? Голос как ржавая кочерга.

— Никак нет.

Солдаты придавили голову Витюше с такой силой, что волосы на его затылке намокли кровью.

Донцов успокоился, взгляд его стал мягким, как гниющая ягода.

— Глаза — бездна…

Он покачал головой, словно признавая поражение перед чем-то необъяснимым и огромным.

— Там миры. Вселенная. Да! Из черноты зрачков на нас смотрит космос. Бесконечность, тайна, энигма. Великая пустота и вечная жизнь. Понимаешь, о чем я?

Донцов нагнулся к лицу Витюши.

— Ах, эта бездонность человеческого взгляда, — произнес он и приблизил линзу к его лицу, фокусируя солнечный луч на распахнутом зрачке пленного.

— Крепче держим, — негромко приказал.

— «Великая правда и великая тайна»… — шептал он, вглядываясь в суженный линзой луч. — Ну, «богоносец», что там у тебя? Яви.

Запахло горелым.

Ноги пленного колотили по деревянному полу, тело выгибалось колесом, изо рта рвалось мычание. Ногти связанных рук выцарапывали на досках глубокие, лохматящиеся древесными волокнами борозды.

— Не дергайся, — выговаривал Донцов. — Естествознание — жестокая наука, но это единственный способ познания мира. Сейчас мы будем пытаться понять, что там за бездна прячется в твоих глазах. Ненавижу ее. Из-за нее весь ужас и весь кошмар этого мира. Кто убил моего отца? Она, непонятная и непроницаемая бездна. Крестьянство, народ, стихия. Тоже своего рода космос. Но мы справимся с ним, с твоим космосом, вот увидишь…

Когда все было кончено, Витюшу отпустили. Он упал набок, плача и тем стократно усиливая свои муки.

— Выведите его за село и оставьте там, — распорядился Донцов, неприязненно поджимая губы. — Только прошу, подальше, подальше. Встретиться с ним снова будет уже какой-то нелепой шуткой, водевилем.

Донцов снял перчатки, хотел бросить на стол, но передумал, протянул солдату.