Игорь Малышев - Номах (Журнальный вариант)

— Я правильно понимаю, что вы предлагаете мне рассказать все, что я знаю о положении дел в дивизии?

— Так точно.

— Но я почти ничего не знаю, я ополченец.

— Ерунда, я расскажу вам все, что нужно знать.

— И это будет правда? Правда о том, где находятся войска, сколько боеприпасов, каков боевой дух?

— Да.

— Но… Это же предательство!

— Если мы хотим, чтобы нам поверили, нужно рассказать правду. Мы не знаем, что известно им, поэтому надо быть, как это ни прискорбно, максимально честными.

Воск осташинского лица стал еще прозрачней.

— Это предательство!

— Вы жить хотите? Как вас зовут, кстати?

— Модест.

— Вот, Модест, вы жить хотите?

— Не такой же ценой!

— Другой нет.

— Я… Я не буду. А вы делайте, что хотите. Мне все равно.

— Я пытаюсь спасти вас. Вы что, не видите?

— Не такой же ценой! — чуть не закричал Модест.

— Давайте обойдемся без истерик, ладно? Вы хорошо подумали? Подумайте еще раз. Я искренне прошу вас, — пристально глядя ему в глаза, попросил офицер.

Руки Осташина дрожали, он отодвинулся от Потоцкого.

— Нет! Я же сказал уже.

— Вы совсем молоды. Вас ждет мать. Неужели вам не жалко ее слез? Ее здоровья? Отец. Вспомните о нем. Как они, ваши родители, переживут вашу гибель?

— А я? Как я переживу свое предательство? — спросил в ответ Модест.

— Переживете. Со временем все пройдет. Вы, повторюсь, молодой. Женитесь, заведете детей. Еще будете думать, как я мог лишить себя всего этого счастья? Ну? У вас есть невеста? Вы влюблены в кого-нибудь?

— При чем тут это?

— Да при том, что вас ожидает огромная счастливая жизнь, а вы хотите оставить ее тут, в этом сыром подвале! Подумайте, ну же!

Осташин отодвинулся еще дальше, почти упершись спиной в стену.

— Я не стану… Нет…

— Как хотите, — словно разом потеряв интерес, отмахнулся Потоцкий. — Ваша жизнь, вам решать.

Он резко выбросил руку, ударил Осташина затылком об угловатые камни стены. Глаза ополченца распахнулись и погасли. Обмякшее тело опустилось на ступени.

Потоцкий с сожалением посмотрел на него.

— Что ж за люди? Никого не жалко. Ни своей матери, ни чужой.

Вытащил из брюк узкий ремень, сделал петлю, привязал к бревну у потолка. Сверху просыпалась сухая земля, запорошила Потоцкому лицо, попала в глаза, приоткрытый от усердия рот.

Когда петля захлестнула его горло, Модест пришел в себя, рот его раскрылся, словно он собирался что-то сказать, правая рука поднялась, потянувшись к убийце, но ослабла на половине движения и упала.

Потоцкий поднялся наверх.

— Тут человек повесился! — заколотился он в дверь.

— Что?

— Юнкер повесился, говорю.

За его спиной оборвался душивший Осташина ремешок, и юноша мешком упал на землю. Кашляя так, словно пытаясь выблевать из себя все внутренности, Модест засучил ногами по скользкому полу, содрал петлю.

— Кто повесился? Что мелешь? — послышался голос часового.

— Черт! — беззвучно выругался Потоцкий и крикнул в дверь: — Нет... Я перепутал. Все в порядке. Он жив…

Лязгнул засов.

— Отойди от двери. Сам гляну, что там у вас.

Часовой, держа винтовку с примкнутым штыком наизготовку, открыл дверь, заглянул в полумрак погреба. Поручик закрылся рукой от хлынувшего в лицо света.

— Ты что, взаправду вешаться собрался? — весело крикнул Осташину молодой, румяный, как хлеб из печи, номаховец, глядя, как внизу полураздавленным жуком копошится ополченец. — Думаешь, мы тебя прикончить не сумеем? Напрасно. У нас это быстро. С вашим братом офицером никто церемониев разводить не станет. Раз-два и к стенке.

— Все хорошо, — прохрипел красный, как борщ, Осташин. — Это я сам… Сам…

— Ладно, не скучайте тут.

Дверь захлопнулась. Потоцкий опустил руку.

…Лев Задов смотрел на поручика пренебрежительно.

— Какой Шейнман? Что вы несете?

— Шейнман — командир разведки дыбенковской дивизии.

— И что я должен сделать? Побежать к нему с докладом о прибытии вашей светлости? — Задов подошел к стоящему перед ним со связанными руками Потоцкому, выдохнул плотное облако самосадного дыма ему в лицо. — Я прямо сейчас побегу, не возражаете? То-то он обрадуется.

Задов, кривляясь, замысловато повернулся, подошел к столу и приземлился на широкое кресло с витыми в облезшей позолоте ручками.

— Вот что я вам скажу. Плевать я хотел и на Дыбенко, и на Шейнмана. Тем более что последний по слухам вот-вот концы отдаст. Так что, если есть что рассказать, советую изложить мне. Если нет, я через две минуты найду вам подходящую стеночку и поставлю с ней целоваться. Я не шучу. — Он затянулся, разглядывая поручика.