Игорь Малышев - Номах (Журнальный вариант)

— Батька, а это новобранцы, если так можно сказать.

Номах обернулся. Учитель, здоровый, добродушный, весь словно бы слепленный из яблок, дынь и арбузов, стоял в окружении шестилеток.

Те смотрели на Номаха, как на актера кино или деда Мороза.

— Что, знаете, кто я? — спросил Номах.

— Да! — заверещали. — Ты батька Номах.

— А это знаете, кто? — он показал на Феодосия.

— Это дядько Щусь!

— Ух, какие вы! Все знают. А это? — указал на Аршинова.

Наступила тишина и вдруг кто-то громко и картаво заорал:

— Это дядько Аушинов!

— Дядька Аршинов! Дядька Аршинов! — заголосили остальные звонкой стаей.

— Ах, вы ж молодцы! — и сам закричал Номах.

Схватил ближайшего пацаненка, в белой, как лист бумаги, рубашонке и с яркими, как незабудки, глазами, и подбросил вверх. Высоко-высоко, в такие дали, где было лишь солнце, стрижи да жаворонки. Ребенок раскинул, будто в полете, руки, задохнувшись открывшимся простором. В глаза ему ударила распахнувшаяся степная воля, перевитая лентами рек, окропленная пятнами перелесков, разбитая ветвистыми оврагами и накрытая синей невесомостью неба…

— Натаха, проспали! — Колька заполошно подскочил на кровати, ничего не соображая и видя только залитую ярким, как цветок одуванчика, светом хату.

Наташка, всклокоченная, с сонным рубчиком от подушки поперек щеки, подскочила следом за ним.

— Куда проспали? Чего несешь, куролес?

— В войску я поступил! В войску! Забыла? Эх ты, колода!

Невысокий, плотный, как чурбачок, Колька прыгал на одной ноге, силясь попасть в штанину и никак не попадая.

— Да пропади ты!.. — по-детски капризно крикнул он и, не удержавшись, с размаху грохнулся об пол.

— Убился? — подлетела к нему Натаха.

— Потылком ударился, — сообщил муж, растирая ушибленное место.

Конопатое, скуластое, с острым подбородком лицо Натахи смотрело испуганно.

— Больно, Коляк?

— Щекотно! — крикнул он на нее тонким голоском. — Поесть собери! Выступаем скоро. Это ж войско. Никто меня одного ждать не будет.

— Я щас.

Натаха, как была в белой ночной рубахе, едва доходящей до смешных костлявых коленок, метнулась к печке, где с вечера стоял чугун с картохами.

— Да соли, соли не забудь! — напомнил муж, вставая.

— Сделаем, Коляк. Я разве не понимаю? Еда без соли как конь без воли. Без снега не зима, без соли не еда, — приговаривала она, мечась по хате и колотя пятками по деревянному полу.

— И сала! Был там шматочек приготовлен.

— Помню. Все как надысь договаривались. Проспали, это надо!.. Я отродясь не просыпала, а тут на тебе. Вот стыдобушка…

— Все ты! — продолжая одеваться, выговаривал ей Коляка. — Давай в «люблю» играть да давай. Вот всю ночь и проигрались.

Натаха, тощая, как палка, с торчащими во все стороны волосами, захохотала, прикрыв рот.

— До петухов ведь, Коль. До третьих! — с трудом произнесла она и присела от смеха на пол.

Николай застыл на полдороге с незатянутым ремешком в руках, помолчал, вспоминая, и сам стал смеяться вслед за женой.

— Ага! Давай да давай…

Вскоре он уселся рядом с Натальей, не в силах стоять.

— Я… говорю, светает уж… а ты…

— А я… давай…

— Уже окошко… все красное стало… — запрокинув голову к потолку, смеялся он.

— А я… опять…

— А ты… опять…

— Под тобой, Коляк… лавка, и та плясать будет…

— Так это ж ты… меня раззадорила… ты…

— А я не думала… что так-то выйдет…

— Как выйдет?..

— Да что понравится… так-то…

Они в изнеможении упали на пол и хохотали до слез, до сведенных животов. Стекла звенели от их голосов, пол гудел.

— Ой, уморил… ой, мамочки…

— Я что… все ты…

Отдуваясь и вздрагивая от последних приливов смеха, насилу угомонились.

— Натаха, я ж опаздываю, тудыть твою печку!

И они снова заметались по дому, суматошно и бестолково собирая Николая на войну.

— Коляк? — окликнула его Наталья, завязывая узелок с солью.

— Чо?

— А тебя там точно не убьют?

— Кого? Меня? Нет, — как о чем-то давно решенном заявил он.

— А бабы гутарят, убить могут, прям легко.

— Ты баб меньше слушай. Видела мое ружжо-то?

— Видала.

— Как влуплю, все будто сливы попадают.

— Ты глупый, что ли? — фыркнула Натаха, ощупывая тугой, как репка, узелок. — У тебя одного там ружжо будет? Белые тоже, поди, не палками воюют.

Колька, не слыша ничего, в восторге подлетел к ней, поцеловал в щеку.

— Натаха!

Обнял, закачал из стороны в сторону.

— Куда им против нас! Видала, армия наша какая? Задавим и не заметим, — и тут спохватился: — Не опоздать бы только. Где шинель моя? — Он поднял перед собой выданную вчера шинель. — Видала, какая! Ох, шинелка ты, шинелка… — пропел, натягивая ее на себя.