Игорь Кокарев - Исповедь «иностранного агента». Из СССР в Россию - путь длиной в пятьдесят лет

– Кого я вижу!? Самого патриарха советской музыки! Великого и гениальнейшего из всех живущих композиторов – самого Тихона Николаевича! Дорогой мой, любимый, великий человек и композитор, мой кумир, я этого не переживу! Как я счастлив вас видеть, моя жизнь озарена этой встречей! Кого мне благодарить за это счастье?

По лестнице медленно спускался с распростертыми объятиями сам сладчайший, насквозь лживый Илья Глазунов. ТНХ было попятился, но его уже захватили мастеровые руки народного художника и мяли, мяли. Мне показалось, что всем окружающим невыносимо неловко от такой откровенной беспардонной лести. Но, возможно, я ошибался. Где-то может быть так и принято. Избавившись с помощью выдвинувшейся из-за вешалки решительной Клары от сияющего невероятным счастьем Глазунова, ТНХ поспешил за кулисы поздороваться с танцорами…

Дома у нас таких пошлых выходок не допускалось. Здесь не терпели чрезмерных комплиментов, хотя Тихон был любимым композитором миллионов, и искренность народной любви сомнений не вызывала. В доме держали тетрадь. Лежала она у телефона. В нее записывались ВСЕ телефонные звонки – кто звонил, зачем и номер телефона. Клара неукоснительно требовала фиксировать каждый звонок. Я недоумевал, зачем? Но тоже записывал. Надо было записывать поздравления после премьер, информацию о том, что чья-то племянница, за которую хлопотал ТНХ, поступила в институт. А вот тревожное сообщение о том, что чей-то сын взят в армию со второго курса консерватории, надо выручать молодой талант. Значит, будут снова звонить, вечером. Кого-то Минкульт не пускает с концертами за границу, безобразие. Кому-то надо достать лекарства, которые есть только в Кремлевке. Срочно нужна операция, нельзя ли попасть к Коновалову в нейрохирургию? А можно показать Тихону Николаевичу талантливого мальчика, это просто гений, вундеркинд. А вот звонок из Ростова, просят передать благодарность уже не понятно за что… Или случился скандал в дачном кооперативе, надо срочно приехать на заседание Правления.

Как-то в удобный момент я спросил: где предел? Ответ запомнил на всю жизнь:

– Никогда не отказывай, когда к тебе обращается за помощью. Потому что придет время, когда ты уже никому будешь не нужен. И это страшнее всего.

Ужас в том, что такое время для него все равно наступит, когда рухнет Советский Союз, распадется Союз композиторов СССР. Кто-то из коллег назовёт его сталинским ставленником, душителем свободы в Союзе композиторов. От незаслуженных обвинений он будет тяжело страдать, но никогда не оправдываться. Сильный, хорошо выписанный эпохой характер.

Недосып ТНХ добирал днем. У него была гениальная способность отключаться по ходу минут на пять и просыпаться враз посвежевшим, отдохнувшим. Я видел, как он незаметно засыпал в машине, на концертах, на собраниях, за столом… Кажется, при этом он все слышал, во всяком случае никогда не выпадал из темы. Как это у него получалось? Как вообще в нем сочетался лирический дар композитора и темперамент харизматического публичного деятеля? Как же он так жил, так руководил, что его все любили? Все тридцать лет на моих глазах не помню, чтобы хоть бы раз ТНХ злословил или плохо отзывался о своих коллегах.

Богат ли был ТНХ? Никогда не возникал у меня такой вопрос, наверное, потому что деньгами здесь не сорили. О них вообще не говорили. Раз в месяц ТНХ ездил с шофером в Сбербанк снимать со счета гонорары. Он помогал всем своим родственникам с той же регулярностью. Но это тоже никогда не обсуждалось. Интерес к вещам вспыхивал лишь по возвращении из-за границы с подарками. Тяги к излишествам, к роскоши, к иноземной технике не было. У него и машина всю жизнь была только служебная.

Как-то японцы подарили ему новинку, музыкальный комбайн, так он его только лет через пять включил первый раз, и то с большой осторожностью и торжественностью при гостях. Интереса к собирательству, коллекционированию чего-нибудь тоже не было. Квартира была завалена книгами, журналами, газетами и случайными сувенирами – подарками из разных стран. Ордена и медали ТНХ никогда не носил. Они пылились у него вперемежку с письмами и старыми счетами в дальнем углу его необъятного стола.

О столе надо сказать отдельно. Ибо это был личный стол Соломона Михоэлса. Его откопал Миша Левитин в подвале театра на Малой Бронной, где он ставил какой-то спектакль. Старинный, резной, в золотых завитках, в стиле ампир, забытый всеми, он тускнел под слоем пыли. Увидел его среди реквизита и ахнул. Пропадает же такое сокровище! К себе он взять его не мог, слишком велик. А мне он сказал: