Игорь Кокарев - Исповедь «иностранного агента». Из СССР в Россию - путь длиной в пятьдесят лет

– Сволочь Никита, услышал одну ноту и опозорил на всю страну!

Он был почему-то уверен, что это проделки Никиты Богословского, прославившегося еще с 40-х своими рискованными розыгрышами не меньше, чем музыкой.

Микаэл уже работал над другим фильмом, и проникающий в душу лиризм его новых песен, сделает и этот фильм классикой советского кино. Его будут традиционно показывать под Новый год уж какое десятилетие подряд… Микаэл пользовался авторитетом среди киношников, был одним из активных секретарей в нашем Союзе кинематографистов. Его любили и там и там, хотя ТНХ, как я понял, считал его фрондером и ребенком в политике. Микаэлу я этого естественно не говорил.

По его просьбе я писал коротенькое либретто «Девушка и смерть» по мотивам горьковской «Старухи Изергиль». Он сочинил прелестную романтическую музыку, Вера Бакадоро начала ставить балет в Большом. Не успела. Начнется перестройка, новая жизнь, Микаэла начнут терзать болезни. Он много курил и, несмотря на пережитый инфаркт, не бросал:

– Не буду я изменять своим привычкам, – отмахивался он небрежно от тревожащихся за него друзей, – пусть будет, что будет. Подумаешь, жизнь.

Он чувствовал вечность.

С очередным приступом самолетом его отправили в Лондон. Там сделали операцию на открытом сердце. Он вернулся, я встретил его на пороге Дома кино. В разрез белой рубашки апаш виднелся багровый шрам. Его любили за талант, незлобивость и страсть к справедливости. За детскую открытость, за интерес к людям. Не забуду его вечно простуженный, клокочущий голос. Орел, слетевший с кавказских вершин на промозглые московские улицы. Впрочем, у него был «Мерседес», которым он очень гордился… Микаэль ушел, а его верная подруга посвятит свою жизнь сохранению памяти о нем и его музыке. Верочка, Микаэль заслужил твою преданность и любовь…

В 1982-м меня потрясет смерть другого композитора. В Большом давали балет «Макбет». Его автор, шестидесятилетний красавец, композитор Кирилл Молчанов, отец Володи Молчанова, в недалеком будущем обаятельного телеведущего, сидел как всегда в директорской ложе. Высокий, вальяжный, с крупным значительным лицом, похожим на Пастернака. Там, за тяжелой бордовой завесой, отделявшей от зрителей ложу, стоящую почти на сцене, в темной ее глубине он вдруг схватился за сердце, сдержал стон, чтобы не испугать танцоров и умер. Красивая смерть. Но все равно смерть. Трагедия. Леди Макбет в тот вечер танцевала его жена, звезда Большого Нина Тимофеева. Ей сказали в антракте. Она охнула, опустилась на стул, отсиделась и пошла танцевать дальше. Спектакль шел, как ни в чем ни бывало. Никто из зрителей в тот вечер так и не узнал, что произошло за кулисами.

Искусство требует жертв. Но не таких, подумалось. Зритель должен знать, какой ценой оплачен сегодня его билет. И этот спектакль остался бы тогда в его памяти на всю жизнь, как прощание с большим художником, как подвиг его жены, на их глазах уже взвалившей на себя крест потери.

Наши друзья

Когда усилиями Клары после многочисленных обменов мы с Наташей оказались в квартире напротив на той же лестничной площадке, гости ТНХ частенько кочевали туда-сюда. Одесситы, мои однокурсники, бывалые мореходы, и одноклассники, залетавшие в Москву, непременно были представлены и на той половине, самому Тихону Хренникову. Композитора, казалось, забавляло это разноголосое нашествие южного народа, быстро осваивающегося в непривычной среде после рюмки-другой.

Я же испытывал ломкое чувство неловкости от того, что оставаясь одним из них, уже был другим, и эта трудно объяснимая перемена отражалась в глазах моих старых товарищей, взгляды которых я ловил на себе. На самом деле я застрял где-то посередине, и эта межеумочность будет долго, если не всегда определять мое отношение к аристократам духа, к коим причислить себя не мог ни тогда, ни потом. Зато с уважением и с любовью к народу буду расставаться долго и мучительно.

Среди одесских выделялся ростом и громовым природным басом выпускник водительского факультета со смешной фамилией Кочерга. Он был, пожалуй, единственным, кто уверенно чувствовал себя за Большим столом, и, как заправский тамада, умел и тост сказать, соленой шуткой ошарашить. Валерий был замначальника то ли Новороссийского порта, то ли отдела кадров пароходства во времена мытарствований моих в бытность одиноким мотористом на танкере «Луганск».

С Кочергой нас теперь связывали водные лыжи. Он тем же басом, которым читал на училищных смотрах самодеятельности «Стихи о советском паспорте», рокотал из своего кабинета в Новороссийске: