Игорь Кокарев - Исповедь «иностранного агента». Из СССР в Россию - путь длиной в пятьдесят лет

ТНХ встретился с генпрокурором Руденко. Тот обнял за плечи знаменитого композитора и ласково так посоветовал:

– Не вникайте вы в это дело, Тихон Николаевич. Сами разберемся.

Вернулся ТНХ подавленным. Не помог и табель о рангах, в соответствии с которым складывались отношения с властью. Секретарь союза композиторов, депутат, член ЦК, в первой пятерке после Прокофьева, Шостаковича, Хачатуряна… Но вот ему дружелюбно указали его место, и он ушел на свою подстилку.

К счастью, ТНХ обладал жизнерадостным, ярким общественным темпераментом. В основе этого темперамента – его советскость в лучшем смысле. В личности ТНХ идеология проросла не фанатизмом, а идеалом. Он был именно советским человеком в лучшем, идеальном смысле этого слова. Он не просто верил в идеалы социализма, он воплощал их в своем характере, образе жизни, делах. Он всегда сохранял порядочность в отношениях с близкими, коллегами и вообще с людьми.

Ощущал ли ТНХ какой-то дискомфорт или сомнения, проводя политику партии в области музыкальной культуры как руководитель союза композиторов? Не знаю. Во всяком случае если его отношение к музыкальному авангарду эстетически совпадало с линией партии, но практически он защищал своих коллег от репрессий, обоснованных или не очень. За то его и переизбирали более сорока лет. Было ли у него хотя бы где-то далеко в подсознании сомнения в критическое ощущение страшной ошибки, тупика, куда завела страну партия? Не думаю. Разочарование в идеалах для него и его поколения было бы крушением всей жизни. Я знаю, чего стоили эти мысли мне. А уж как это могло отразиться на его творчестве…

Но когда в августе 1991-го случится ГКЧП и на улицах Москвы будут стоять танки, и мы с ним будем, затаив дыхание, слушать «Эхо Москвы», Хренников будет готов пойти в Белый Дом, готов выступить по вещавшему оттуда радио. Его опередил всего на несколько часов прилетевший из-за границы Ростропович…

На Шестом, кажется, съезде Союза композиторов случится этот инцидент с советскими авангардистами, это лыко в строку его послесоветской биографии. Мы с Наташей слушали его отчетный доклад, в нем критиковалась семерка композиторов-авангардистов, которые без согласия Союза выступили от его имени на одном из фестивалей на Западе. Секретариат критиковал не музыку, а поступок. Никаких оргвыводов не предполагалось и не последовало. Но в годы перестройки найдутся борцы со сталинизмом, которые сравнят этот доклад со ждановской статьей 48-го года.

К счастью, их не поддержат остальные коллеги-композиторы. Многие встанут на защиту доброго имени своего секретаря. Но сам ТНХ отмолчится, уйдёт в себя. Будет ли переосмысливать свою жизнь, мучиться сомнениями, никто уже не узнает. И уже не будет рядом с ним верной Клары, которая помогала ему все неимоверно трудные годы держать удар.

Микаэл

Страсть к водным лыжам – вот что связало меня с Микаэлом Таривердиевым. В Сухуми, в композиторском санатории «Лилэ» носились за быстроходным катером. В одно такое лето, увертываясь от неизвестно откуда вынырнувшей головы, я врезался в пирс. Сломал обе кисти на глазах хором ахнувшего пляжа. Обмякшего, испуганного отвезли в местную больничку, заковали в гипс и обкололи обезболивающими. Через пару дней я снова полез на доску, держа парус гипсовыми обрубками с торчащими из них пальцами. Кайф! Но на левой руке кости срослись из-за этих экспериментов неправильно. Пришлось ломать и снова месяц ходить в гипсе. Не стоило лезть на доску с поломанными руками… Мы с Микаэлом гоняли и на его даче в Химках, где хранилась доска с парусом и для меня.

У него были огромные лапы. Именно лапы, а не руки. Этими мягкими лапами он накрывал две октавы, и, не глядя, отыскивал ими нужные ему звуки. Так рождалась песня. Я сидел рядом и ел с тарелки мягкий, с хрустящими на зубах семечками, инжир. Он наигрывал, нащупывал то, что должно было стать темой до сих пор любимой народом разных стран мелодии.

Потом мы шли на пляж, брали по доске, поднимали паруса и неслись аж до Сухуми, подрезая друг друга на смене галса. Усталые, падали на горячий песок, и он лежал на спине, длинный, как удав Каа, приподняв вытянутую голову и медленно поворачивал ее, следя за женским миром оливковыми глазами. И женщины, эти бандерлоги нашей тайной, второй жизни полов, шли на этот взгляд, как завороженные…

После премьеры своего знаменитого телефильма, сделавшего его сразу еще более, невероятно популярным, он получил эту ехидную международную телеграмму: «Поздравляю успехом моей музыки в вашем фильме» – Фрэнсис Лей. Он чуть не плакал: