Лариса Шкатула - Казачья доля - воля-неволя

Если так рассуждать, выходит, свой характер Люба взяла у матери, хотя мать этого не признавала.

– Смирись! – требовала она у маленькой Любы, но та, наказанная, стояла в углу, на горохе и никогда не просила пощады, только упрямо сжимала губы.

Цветом волос, глаз пошла Люба в отца. Порой Зоя задумчиво на нее смотрела: русые волосы, серые глаза – не в меня она, нет, не в меня! Почему же гречанка, живя среди казаков, все-таки пыталась им что-то противопоставить? Что-то доказать. Может, что она другая, и дети у нее другие, но природа будто посмеивалась над нею.

Когда будущий муж привез Зою в кубанскую станицу, показал родителям, свекровь ее сразу невзлюбила. Наверное, оттого, что свекор наоборот, взглядом обласкал, восхищенно причмокнул:

– Хороша, ох, хороша девка!

Сначала она не могла понять, почему мать ее похитителя так на нее взглянула. Зоя же еще ничего не сделала, ничего не сказала. Ни словом, ни взглядом не оскорбила. И разве она сама напросилась, чтобы ее увезли так далеко от дома и родных?

Может, свекровь уже присмотрела для сына невесту, но ведь Зоя вовсе не собиралась становиться ее снохой. И если бы вдруг семья Гречко ее выгнала, то Зоя бы и не обиделась. Дали бы только немного денег, чтобы она могла добраться до родительского дома.

Наверное, Давид после этого от нее бы отказался, но родители бы все равно ее приняли… Чего вдруг к ней пришли мысли о бывшем женихе? Теперь, когда она была женой другого…

Эти мысли взялись в ее голове неизвестно откуда. Кто бы ее отпустил! Михаил Гречко так ее желал, что не смог дождаться, когда родители справят настоящую казацкую свадьбу. Наскоро обвенчался с нею в первой же церкви на кубанской земле… Торопился.

Зря свекровь так на нее озлобилась. Зоя была ни в чем не виновата.

Правда, позже она узнала, что свекор частенько засматривался на окрестных молодиц, похаживал тайком к вдовым казачкам. Свекровь обо всем знала – разве можно было хоть что-то скрыть в станице? – но молчала. Его интерес к невестке был, похоже, последней каплей в чаше терпения Анны Гречко. Гордой и самолюбивой женщины.

Но Зоя все-таки переломила нелюбовь мужниной матери к себе. Слово дала, что все сделает для того, чтобы Анна Епифановна ее признала.

Никогда слова поперек не сказала. Ухаживала за нею, когда – не иначе от переживаний – у свекрови начинала болеть голова, и она невольно постанывала, прикрыв глаза. Зоя ловила ее взгляд и бросалась выполнять любое желание, чем, в конце концов, казалось, растопила лед в сердце женщины.

– Повезло тебе с невесткой, – говорили Анне Гречко подруги и соседки, – вон как на тебя, словно на икону, молится.

– Гречанка, – говорила Анна Епифановна, словно это слово должно было что-то особенное значить.

Все-таки лед никогда до конца не таял.

– Так твой же Мишка у родителей ее украл. Чем девчонка виновата? Думаешь, ее батькам это было по нраву? Небось, до сих пор дочку оплакивают…

В станице все всё знали. И нельзя было скрыть хоть что-нибудь. Сами казаки и приговаривали: у нас на одном конце станицы чихнешь, на другом тебе скажут: будь здоров! Или еще: выйди глубокой ночью во двор, покажи в звездное небо кукиш, непременно наутро кто-то спросит:

– И кому же это ты по ночам кукиши кажешь?

Зоя могла только догадываться, о чем думал свекор, когда приставал к ней со своими ласками. Конечно же, в отсутствие сына. Неспокойно было на границе с черкесами, вот казаки и выступали в походы, чтобы утихомирить постоянно бушующий Кавказ.

Рассказать мужу о домогательствах отца? Зое это казалось неприличным. Усомнится – подумает, что сама дает повод. Поверит – с родителями разругается. И придумала Зоя такое, после чего отвадила от себя свекра навеки.

Когда в очередной раз свекор зашел в гости – точно зная, что сына нет дома – Зоя и решила, как его проучить.

К тому времени младшие Гречко жили уже отдельным домом. Зоя сразу легче вздохнула. В хате родителей Михаила было трудно: молодая сноха металась между свекром и свекровью, и хотя не жаловалась мужу, но тот понимал, что жене несладко приходится.

Он был не так уж молод, когда поспешил жениться на инородной. На десять лет старше своей жены. Хоть и советовали ему казаки на свадьбе: любы як душу, трясы як грушу, он таким советам не внимал. Было бы чего трясти. Такая она была худенькая, нежная, изящная. Правда, потом как-то примелькалось… Он видел, что его жена нравилась отцу, но не придавал этому значения. Завидует, старый черт! – мысленно посмеивался он.