Мэгги О'Фаррелл - Хамнет

Какие бы разногласия ни возникали между Мэри и Агнес — а их, разумеется, хватало при жизни в столь близком соседстве, общем хозяйстве с многочисленными детьми и домочадцами, которых приходилось кормить, обстирывать, чинить их одежду; с мужчинами, за которыми надо было присматривать, оценивать их, хвалить, успокаивать и направлять на путь истинный, — они исчезали перед лицом общих неотложных дел. Они могли поддразнивать или поглаживать друг друга против шерсти; могли спорить, ссориться и вздыхать; одна из них могла выбросить в свинарник приготовленную другой еду, коли она была пересолена, недоварена или переперчена; они могли пренебрежительно вздергивать брови, оценивая сделанное друг другом рукоделие — шитье, штопку или вышивку. Однако в трудные времена они действовали заодно, умело и споро, в четыре руки.

Заглянем в их хлопотный мир. Агнес налила воды в кастрюльку и высыпала туда растертое снадобье. Взяв дрова, которые принес Хамнет, Мэри раздувала меха, помогая скорее разгореться огню, одновременно давая указания Сюзанне сходить в большой дом и принести из сундука простыни. Она уже успела разжечь свечи, их живое пламя вспыхивало и удлинялось, озаряя кругами света самые темные уголки гостиной. Агнес вручила кастрюльку Мэри, и она подвесила ее греться над огнем. Потом, не сговариваясь, они направились в верхнюю спальню, и Агнес знала, что Мэри будет весело улыбаться перед Джудит, ободрит ее шутливыми беспечными замечаниями. Вместе они еще раз осмотрят девочку, отнесут к камину тюфяк, дадут ей лекарство. Они возьмут все лечение и уход в свои руки.

Брачная ночь Агнес подходила к концу; вероятно, уже близился рассвет. Каждый вздох сопровождался облачками пара, оседавшего каплями на одеяле, в которое она завернулась.

Хенли-стрит за окнами еще погружена в кромешный мрак. Улица пока совершенно безлюдна. Изредка со стороны заднего двора доносился голос совы, оглашавшей ночь своим дрожащим криком.

«Некоторые, — подумала Агнес, стоя возле окна в коконе из одеяла, — могли бы воспринять его как дурное предзнаменование, примету скорой смерти». Но Агнес не боялась этих божьих тварей. Она любила их, ей нравились их перекрывающиеся пестрые крылья и круглые, похожие на бархатцы глаза с загадочным созерцательным взглядом. Ей казалось, что у сов двойственная природа, отчасти духовная, отчасти птичья.

Поднявшись с брачного ложа, Агнес прошлась по комнатам своего нового дома. Сон, казалось, бежал от нее, никак не желая осенить своими крылами. Слишком много мыслей теснилось и кружилось в ее голове, не позволяя забыться. Слишком много надо было осознать и прочувствовать, слишком много событий для одного дня. К тому же впервые ей предстояло спать как в высокой кровати, так и на верхнем этаже.

Поэтому она отправилась бродить по новому жилищу, касаясь мебели и разных вещей: спинки стула, пустой полки, каминных приборов, дверной ручки, лестничных перил. Она сходила в переднюю часть дома, вернулась в заднюю и вновь поднялась на второй этаж. Агнес провела рукой по ткани балдахина над кроватью, подаренной им на свадьбу родителями жениха. Отведя в сторону край занавеса, она задумчиво взглянула на сокрытую за ним человеческую фигуру, ее мужа, погруженного в океанские глубины сна, он лежал посередине кровати, раскинув руки, словно дрейфовал по течению. Подняла взгляд к потолку, над которым под скатом крыши размещался еще небольшой чердак.

Это жилище, ее новый дом, пристроился сбоку от большого семейного дома ее мужа. Он поднимался на два этажа: в нижней комнате имелся камин, скамья-ларь, стол, посуда и большая кровать в верхней спальне. Раньше Джон использовал этот флигель в качестве склада — что именно здесь хранилось, не упоминалось, но, в первый раз войдя сюда, Агнес безошибочно узнала запах овечьей шерсти, завернутой в тюки, явно пролежавшей в этом помещении не один год. Какие бы вещи здесь ни хранились, их уже убрали в другое место.

У Агнес возникло сильное подозрение, что к обустройству их нового жилища имел отношение ее брат, возможно, это стало одним из условий его согласия на этот брак. Когда они впервые подошли к порогу флигеля, их встретил Бартоломью. Он успел осмотреть тесноватые комнаты, проверил спальню на втором этаже и, вернувшись, кивнул Джону, ожидавшему у входа.

Бартоломью пришлось подтвердить свое согласие дважды, прежде чем Джон передал ключ своему сыну. Этот странный эпизод привлек внимание Агнес. Нежелание сына принять этот ключ совпадало, или, возможно, даже превосходило отцовское нежелание расстаться с ним. Пальцы ее мужа выглядели вялыми и безжизненными; он колебался, разглядывая железный ключ в руке отца, словно не понимая, что ему предлагают. Наконец, взяв головку ключа кончиками двух пальцев, он подержал его на расстоянии вытянутой руки, казалось, решая, не таится ли в этой железяке какая-то опасность.