Проспер Мериме - Хроника времен Карла IX

— Ну и болван! — сказал удалец Горнштейн, пожимая плечами. — Ну, можно ли быть таким идиотом, чтобы верить всей брехне католических болтунов в рясе! Знаете ли, де-Мержи, в битве под Монконтуром я убил пистолетным выстрелом одного дворянчика из отряда герцога Анжуйского; когда я снял его камзол, как вы думаете, что я увидел у него на животе? Большой кусок шелка, вышитый именами святых. Этой штукой он хотел спастись от пуль. Чорта с два! Я ему доказал, что протестантская пуля пробьет любую тряпку, сколько бы ее ни святили католические попы.

— Тряпки, конечно, ни черта не стоят, — вмешался корнет. — А вот у меня на родине продается пергамент, кусочки которого спасают от свинца и железа.

— А я всему предпочитаю панцырь из кованой стали, — заметил Мержи. — Из тех сортов, что в Нидерландах кует Яков Лешо.

— А вот послушайте, — снова возразил капитан, — не отрицайте, что можно добиться непроницаемости. Смею вас уверить, что я сам видел в битве при Дрё некоего дворянчика, которому пуля угодила прямо в грудь. Но он знал один состав, который сделал его неуязвимым, и натерся этой мазью под нагрудником из кожи буйвола, так что даже пуля не оставила кровоподтека, бывающего при контузиях.

— А вы не думаете, что дело сделал этот нагрудник из буйволовой кожи, о котором вы сказали, что это он ослабил удар пули?

— Ну, уж вы, французы, ничему не хотите верить. А что бы вы сказали, если бы увидели, как я, своими глазами, как один силезский латник распластал руку на столе и кто ни бил с размаху по ней ножом, не мог сделать даже царапины? Вы смеетесь, вам кажется невероятным? Спросите у Милы, она из той страны, в которой колдуны так же часты, как здесь монахи. Она порасскажет вам жуткие истории. Иной раз осенью, в долгие вечера, вокруг костров и под открытым небом, она рассказывала нам такие приключения, что волосы шевелились на голове от ужаса.

— С каким бы удовольствием я послушал такую историйку, — сказал Мержи. — Красотка Мила, сделай это одолжение.

— В самом деле, Мила, — поддержал эту просьбу капитан, — расскажи-ка нам какую-нибудь историю, пока мы будем осушать эти бутылки.

— Хорошо, слушайте… А ты, молодой кавалер, ни во что не верящий, все свое неверие оставь пока при себе.

— Кто тебе сказал, что я ни во что не верю? — сказал Мержи вполголоса. — Право, я верю в то, что ты меня приворожила и я влюбился по уши.

Мила тихонько его оттолкнула, так как шепчущие губы Мержи были совсем у ее щеки, и, осмотревшись кругом быстрым взглядом, чтобы удостовериться в том, что все ее готовы слушать, она приступила к рассказу.

— Ну, капитан, вы, конечно, бывали в Гаммельне?

— Ни разу.

— А ты, корнет?

— Тоже никогда.

— Как же так, неужто здесь нет никого, кто бывал в Гаммельне?

— Я прожил там целый год, — сказал один из стрелков, подошедших к столу.

— Так, Фриц. Значит, ты видел гаммельнскую церковь?

— Еще сколько раз!

— И цветные оконные витражи?

— Ну, разумеется.

— И то, что на стеклах нарисовано?

— На стеклах… на стеклах… да, на окне, по левую сторону, помнится мне, изображен черный великан, играющий на флейте, а за ним бегут маленькие дети.

— Правильно! Так вот я расскажу вам историю черного человека с маленькими детьми. Много лет назад жители Гаммельна страдали от невероятного нашествия крыс, которые наступали с севера такими густыми массами, что вся земля казалась черной; извозчики боялись пускать лошадей через дорогу, по которой шли вереницы этих животных. Все было сожрано дочиста. Съесть на гумне мешок с зерном для этих крыс было таким же обыкновенным делом, как для меня проглотить стакан вина.

Она глотнула, вытерла губы и продолжала:

— Крысоловки, капканы, крысиный яд — ничто не помогало. Из города Бремена затребовали барку, в которой привезли тысячу сто кошек, но и это оказалось бесполезным: на тысячу истребленных крыс появлялось десять тысяч новых, еще прожорливее прежних. Одним словом, не явись избавление от этой напасти, в Гаммельне не осталось бы ни зернышка, и люди перемерли бы с голоду. Но вот однажды, в пятницу, заявился к городскому бургомистру великан, рот до ушей, в красной куртке, с острым колпаком на голове, в широких штанах с лентами, серых чулках и башмаках с огненными бантами. На боку кожаная сумочка. Я, как живого, его вижу.

Все невольно посмотрели на стену, куда пристально устремлялись глаза цыганки.

— Так значит ты его видела? — спросил Мержи.