Проспер Мериме
ХРОНИКА ВРЕМЕН KAPЛA IX
1572
(Варфоломеевская ночь)
Перевод с французского и комментарии АНАТОЛИЯ ВИНОГРАДОВА
Иллюстрации художника ЭДУАРДА ТУДУЗ
1572
Хроника времен Карла IX
Сочинение автора «Театра Клары Газуль»
То, что сарацины и варвары некогда считали доблестью, ныне мы зовем разбоем и злодейством.
Раблэ.
Мною только что прочитаны мемуары и памфлеты, относящиеся к событиям конца XVI века. Мне захотелось дать конспект прочитанного, — так получилась эта книга.
В исторической науке я больше всего ценю анекдот; из произведении анекдотического искусства я выбираю такие, которые, на мой взгляд, наиболее ярко описывают характеры и бытовые особенности своей эпохи. Быть может, мое пристрастие указывает на некоторую научную невзыскательность, но к большому моему стыду я должен сделать это признание: я уступлю полностью Фукидида за страницы настоящих воспоминании Аспазии или даже за записки какого-нибудь раба Перикла, так как только меморативные записки, дружеское собеседование мемуариста с будущим читателем, дают нам полный образ человека, то есть то, что составляет предмет моего интереса и моего изучения.
Совсем, конечно, не Мезере, а Моплюк, Брантом, д'Обинье, Таванн, Ла-Нy дают нам правильное представление о французах XVI века. К тому же стилистические свойства этих записей так же много говорят об эпохе, как и колорит их изложения.
Возьмем пример. Я прочел у Эстуаля [1] Пьер Эстуаль (1546–1611), автор исторических хроник из эпохи Генриха III и Генриха IV. Примечание переводчика.
такое замечание: «Мадемуазель де-Шатонеф, одна из любимиц короля, до его отъезда в Польшу, выйдя по сердечной склонности замуж за флорентийского гражданина Антинотти, начальника марсельских галер, и узнав в нем развратника, зарезала его собственноручно, по-мужски».
На основании этого анекдота и множества других, которыми пестрит Брантом, я имею возможность воссоздать в своем представлении цельный характер: передо мною во весь рост придворная дама Генриха III.
Чрезвычайно интересно давать сравнения старинных нравов с нашими, прослеживать, как вырождаются горячие страсти и, войдя в наши дни, сменяются ровным течением чувств и, быть может, ощущением счастья. Вопрос, сделались ли мы лучше наших предков, таким образом не решается, да и решить его не так-то легко, ибо взгляды на одни и те же поступки очень меняются в потоке времени. Возьмите пример: убийство ножом или ядом около 1500 года совсем не вызывало того ужасного впечатления, которое теперь сопровождает такие происшествия. Дворянин из-за угла убивал своего противника, потом просил помилования и, получив его, как ни в чем ни бывало входил в гостиные, и никому в голову не приходило поворачиваться к нему спиной. Бывало и так, что если убийство было вызвано чувством законной мести, то об убившем говорили в таком тоне, как теперь говорят о поступке человека, застрелившего на дуэли негодяя и оскорбителя.
Таким образом, мне кажется самоочевидной истиной, что если мы высказываем суждение о поведении людей XVI столетия, то мы не должны судить их с точки зрения понятий и нравов нашего века. Поступки, квалифицированные как преступления в стране, достигшей цивилизации, оцениваются в государстве с менее совершенной формой гражданственности как признак отваги, и чем дальше в глубь веков, тем больше, а во времена варварства эти же самые поступки могут стать предметом общей хвалы.
Оценка одного и того же действия, как видите, должна разнообразиться применительно к местности в стране, в которой это действие совершилось, так как между населениями разных местностей существует одновременно такая же разница, как между веками. [2] Не обязаны ли мы применять эту точку зрения и к поступкам отдельных людей? Можно ли одинаково сурово карать воришку, у которого отец был вором, и благовоспитанного человека из общества, злостно разыгравшего банкрота? Примечание автора. Все примечания, не подписанные переводчиком, принадлежат автору. Примечание редактора.
Читать дальше