Проспер Мериме - Хроника времен Карла IX

— Экая, подумаешь, важность, сгорит ли эта сволочь раньше или позже, а вот адмирал, однако, поверите ли, господин Мержи, рассердился, рассвирепел не на шутку, приказал меня арестовать и тут без больших обрядов поставили меня под виселицу. Ну, тогда все дворяне и окружавшие его сановники, вплоть до самого Ла-Нy, совсем без нежностей относящегося к солдатам (Ла-Нy, как верно говорят, всегда хватает через, никогда не остановится раньше), вместе со всеми капитанами стали просить о моем прощении. А он уперся и отказал наотрез. Всю зубочистку искусал от бешенства, словно в исполнение поговорки: «Спаси господи от молитвы господ на Монморанси и от адмиральской зубочистки». «Эту мародерщину, — сказал он, — надо задушить, пока она еще ростом с девчонку, а ежели мы дадим ей вырасти в этакую бабищу, так она сама нас задушит». Тут, откуда ни возьмись, пастор с книжкой подмышкой, и ведут нас обоих к некоему общеизвестному дубу… еще теперь он у меня перед глазами, с огромным суком, торчащим словно нарочно для этого самого дела. И вот надели мне на шею веревку… всякий раз как эту веревку вспомню, так вот горло и пересохнет, так вот и жжет, и горит, словно трут под огнивом…

— На-ка, выпей, — сказала Мила и налила рассказчику полный стакан.

Капитан выпил залпом и сказал:

— Я уж самому себе казался чем-то вроде жолудя на дубовой ветке. Как вдруг мне пришло в голову кое-что сказать адмиралу: «Эх, достоуважаемый монсеньор, да разве можно так вздернуть на виселицу человека, который водил в огонь отряды отчаянных молодцов при Дрё?» Вижу, он перекусил зубочистку, сплюнул, принялся за вторую. Я думаю: «Вот прекрасно! Хороший знак!» А он подозвал капитана Кормье и что-то тихонько ему сказал. Потом обращается к палачу: «Ну, что мешкаешь? Вздернуть парня!» А сам отвернулся в сторону. И вздернули меня на самом деле. Но молодчина этот капитан Кормье: выхватил он шашку и мгновенно разрубил веревку. Свалился я с дубовой ветки краснее вареного рака…

— Поздравляю, — сказал Мержи, — дешево отделались.

Мержи внимательно смотрел на капитана. Он испытывал состояние неловкости от общества человека, по заслугам приговоренного к виселице. Но в те тяжелые времена преступления были так заурядны, что их нельзя было судить со строгостью нынешнего века. Жестокости одной стороны делали естественными суровые меры пресечения их, предпринятые другой стороной, а религиозная ненависть гасила всякий огонь национальной приязни. Надо сказать правду, тайные знаки внимания со стороны цыганки, которую Мержи стал находить красивой под влиянием винных паров, круживших его молодую голову скорее, чем привычные головы рейтаров, делали его в эту минуту особенно снисходительным к собутыльникам.

— Я целую неделю прятала капитана в крытой телеге, — сказала Мила, — и позволяла выходить ему только по ночам.

— А я, — подхватила Трудхен, — кормила его и поила. Вот пусть он сам это подтвердит.

— Адмирал сделал вид, что очень рассердился на Кормье, но все это была разыгранная комедия. Но что касается меня, то я долго тащился в арьергарде, не смея показаться адмиралу на глаза. И вот пришел день осады Лоньяка. Он увидел меня в редуте и говорит: «Дитрих, дружище, раз ты не повешен, так будешь застрелен», и показывает мне рукой на выход из редута. Я его понял. И кинулся в атаку, а через день встречаю его на главной улице города, протягиваю ему шляпу, простреленную пулями. «Монсеньор, — говорю я ему, — меня расстреляли с таким же успехом, как и повесили». А он улыбается и протягивает мне кошелек со словами: «Ну, вот тебе, купи новую шляпу». С тех пор мы стали друзьями. Да, штурм этого Лоньяка был штурмом, а как заняли город, прямо вспомнить сладко этот день!

— Ах, какие там шелковые платья! — воскликнула Мила.

— А сколько прекрасного белья! — воскликнула Трудхен.

— Самое горячее дело было все-таки у монахинь главной обители, — отозвался корнет. — Две сотни кавалерийских стрелков упросили стать на постой к сотне монашенок…

— И больше двадцати из них отреклись от папизма, — сказала Мила, — вот до чего пришлись по вкусу им гугеноты!

— Да, там стоило посмотреть на моих аргулетов [13] Карабинеры в кавалерийской разведке. Примечание переводчика. , — воскликнул капитан. — Ведут коней на водопой, а сами в церковных ризах. Овес кони ели на алтарях, а их славное церковное вино мы глотали из серебряных поповских посудин.

Он повернул голову, чтобы еще потребовать вина, и увидел трактирщика со сложенными руками, с глазами, поднятыми к небу в неописуемом ужасе.