Роберт Лоу - Лев пробуждается

Однако даже этого более чем достаточно, и Хэл видел, что нобили это понимают. Брабантцы, гасконцы, валлийские пикинеры и лучники, уверенно доносили лазутчики, а сверх того три тысячи тяжелой кавалерии. У нас же десять тысяч человек, уныло думал Хэл, и только пятьсот из них верхом, и далеко не все они способны тягаться с английскими рыцарями, если судить по его собственным людям — двум десяткам закаленных бойцов на крепких малорослых гарронах, вооруженных самострелами, бердышами, кинжалами и топориками, в куда более слабых доспехах.

— Христе, абы оные уж измолкли, — произнес голос, преисполненный страха. Хэл обернулся; сэр Уильям Хей Лохварретский поднял было руку утереть рот и лицо, но вспомнил о своей железной рукавице и опять уронил ее.

— Что они распевают? — вопросил Рамсей Дальхузийский. Цвет его лица в обрамлении бацинета напоминал испорченное нутряное сало.

— Не ведаю, — лениво усмехнулся Уоллес, — але заключаю, же покончили, сиречь сие великого значения не имет.

— Вы могли изведать, — отозвался хриплый голос, — иже призывают Духа Святаго защитить их. Такоже сие первый из нескольких стихов, сиречь они еще не покончили.

Хэл, водивший с седовласым Робертом де Росом Уоркским шапочное знакомство, даже не догадывался, что тот хоть сколько-нибудь знаком с брабантцами. Зато это ничуть не удивило Уоллеса, блистательного в своей золотой гербовой накидке Хранителя, украшенной красным шотландским львом. Его буйную копну волос сменила прическа, более приличная Хранителю Шотландии, да и бороду он теперь стриг коротко и опрятно, — но человек под этой оболочкой не изменился ни на йоту.

— Что ж, добро, — проговорил Уоллес, озирая окружающих рыцарей одного за другим, кривя лицо в мрачной кривой усмешке. — Сие добрый мотив. Я привел вас в круг, gentilhommes. Ныне пляшите, коли умеете.

Кивнув Хэлу, он дернул головой, посылая его с хобиларами — легкой кавалерией — далеко на правый фланг, чтобы те, скрывшись в лесу, наблюдали за боем и, буде повезет, атаковали английских рыцарей с тыла, как только те врежутся в большое кольцо стоящих там людей.

Хранитель проводил их взглядом, испытывая симпатию к новому государю Хердманстонскому и желая ему добра. Тот искусно распутал дело с Брюсом и Камнем и сдержал слово, хотя Уоллес и не ведал, что теперь делать с этим знанием.

С одной стороны, спасена драгоценная державная реликвия. С другой — Брюс и Комин свершили кровавое смертоубийство. «Если мы выстоим до исхода дня, — подумал он, — придется крепко об этом подумать».

Сдвинувшись в седле, он поглядел налево и направо, на нобилей Шотландии. Стойкие, как яйцо на палочке, скорбно подумал он, и те, кто не думает, как получить преимущество над ближайшим соседом и врагом, ломают головы, как бы удержать свои земли и титулы.

Они побегут, подумал Уоллес.

Сим тоже так думал, о чем и сказал напрямую, хоть Хэл и старался пропустить его слова мимо ушей. Небось именно скрежещущий голос Сима Врана и побудил Безносого Клемми покинуть ряды и пойти вдоль строя, оборотив свое исковерканное лицо к Хэлу.

Звать его Безносым было не вполне справедливо, поскольку половина носяры у него все же сохранилась, хотя жировик, послуживший причиной утраты, оставил по себе жуткую дыру. В остальном же это было честное лицо хердманстонца, а этим сказано все.

— Робяты, — сказал он Хэлу своим плаксивым голосом, оглядываясь через плечо, чтобы убедиться, что те еще согласны, — желают дать знать, что все они гордятся быть у вашего стремени, мой государь. Вы нас знаете, а коль речь об жаркой брани, тут вы травленый волк.

Немного ошарашенный этим, Хэл заморгал. Свое звание — пусть даже и ничтожное в глазах великих владык — он принимал как данность, едва достаточно подрос, чтобы знать свое место. Считал за должное, приехав на косматом пони к деревянной развалюхе с упряжкой хердманстонских волов в поводу, увидеть, как прикладывает пальцы ко лбу за неимением шапки, чтобы ее снять, бедный пахарь, жизнь которого зависит от одолженных тягловых животных.

Куролеся с Генри и остальными, Хэл даже злоупотреблял своим положением, лишь порой смекая, что еды и питья, которые крестьянское семейство предоставило ему самому и всей его компании не моргнув глазом, оно не могло позволить даже себе.