Роберт Лоу - Лев пробуждается

Хэл понял, что Дэйви прав: теперь, когда его отец умер, да и сам Древлий Храмовник недвижно простерся в опочивальне по соседству, он — единственный взрослый Сьентклер на свете. Холщовый мешочек вдруг начал жечь ему ладонь.

Перевернув его, Хэл вытряхнул на ладонь перстень, и несколько секунд в ушах у него грохотало, пока он не сообразил, что это вовсе не рослинская печать.

— Истинно, — с ухмылкой подтвердил Дэйви, — признаюсь, я чуток очумел, как увидел его впервой. Думал, Древлий Храмовник предлагает вам ключи от Рослина. Услыхав, что Джон Фентон погиб в Камбаскеннете, он стал чрез меру тихим и богомольным, а весть о смерти сына разбила ему сердце.

— Смилуйся, Христе, над нами всеми, — изрек пораженный Хэл. — Рослин принадлежит его внуку Генри, какового мы доставим обратно живым и невредимым. А после него — его сыновьям.

И принялся разглядывать перстень. Сим глазел ему через плечо.

— Серебро, халцедон, — важно объявил он, а потом без смущения поглядел в вытаращенные глаза остальных. — Чего? Мудрый человек мигом распознает побрякушки. Избавляет, чтоб не копаться у покойника в подмышках наобум, коли можешь взять настоящую блестяшку.

— А что тогда за знаки? — подкинул Хэл задачку потруднее.

С прищуром поглядев на перстень, Сим пожал плечами.

— Рыбешка.

В ответ на безмолвный вопрос во взгляде Хэла Дэйви тоже пожал плечами:

— Я не более сведом. Древлий Храмовник просто отдал его мне, велев передать вам. Только и сказал на сей предмет, что то был стародавний грех.

Хэл внимательно разглядывал перстень. Ряд линий, сливающихся в форме рыбы. Старый христианский символ с римских времен, смутно припомнил он, хотя латинские слова от него и ускользали. Примерил, но на его костяшки перстень не налез.

Стародавний грех… Хэл поежился.

Нортумберленд, на дороге к Хексемскому приорату

Канун праздника Святой Эббы Младшей, апрель 1298 года

Дубы уже разворачивали первые листочки, и мир изливал ликование радугами. Прибыли грамоты, и Хэл выехал со своими людьми, чтобы присоединиться к кавалькаде Брюса; по пути на юг они видели, как коровы обвивают языками свежую зелень, срывают и умиротворенно пережевывают ее; овцы щипали траву за изгородями, почва под плугом становилась коричневой.

— Я думал, Уоллес опустошил этот край основательно, — заметил Брюс отчасти с насмешкой, отчасти с иронией. Казалось, эти свидетельства жизни огорчили его, хотя люди разбегались прочь, в спешке теряя паттены, только бы убраться подальше от кавалькады.

— Люд ведает, где упрятать пару говядок, абы даже луп не настиг, — проворчал Сим в ответ со своеобычным недостатком почтения.

Хэл промолчал, хоть и дивился людям, встречавшимся по пути, занятым пахотой и земледелием в отчаянном уповании успеть выжать из земли хоть скудный урожай, прежде чем летом придет война, даже зная, насколько велик шанс, что все их усилия пропадут вотще. И все же предпочтут сжечь поля и собственной рукой забить скот, только б не отдавать их в руки захватчиков, — как и шотландцы со своей стороны. Как и Святая Эбба, подумал он, собственной рукой отсекшая себе нос и изувечившая лицо, дабы захватчики-викинги сочли ее слишком уродливой для изнасилования. Больше всех страдают невинные.

Для некоторых лето так и осталось несбыточной мечтой, и они наткнулись на свидетельства этого днем позже, проезжая через пышные долины и низкие леса, чувствуя щекочущий кожу пот и зуд укусов звенящей мошкары. Дым заставил путников, клевавших носами, вскинуть головы, и разведчики — люди Хэла на своих крепких гарронах — прискакали галопом с вестью, что по ту сторону моста горит хутор.

— Погляжу, — объявил Брюс и унесся, прежде чем кто-либо успел ему помешать.

Чертыхнувшись вполголоса, Киркпатрик устремился следом, лихорадочно озираясь и жестами призывая Хэла. Тот устало дал шенкеля спавшему на ходу гаррону, с удивлением оживившемуся, услышал, как Сим орет, чтобы Куцехвостый Хоб и Долговязый Тэм пошевеливались.

Это был форпост хексемских владений; вероятно, подумал Хэл, крестьянин, трудившийся здесь, думал, что чем дальше от приоратских старост, тем счастливей будет жизнь. Что ж, он заплатил высокую цену за право рубить дрова, а не собирать хворост, или браконьерствовать ради пропитания и уклониться от нескольких дней пахоты для поместья светлости…

Крестьянин с семьей лежал в овечьем выгоне у тихонько лепечущего ручейка, недалеко от обугленного костяка своего дома; плетенка из прутьев выгорела, но глиняная обмазка затвердела и потрескалась, так что крыша провалилась, а стены устояли, как оболочка гнилого зуба.