Екатерина Глаголева - Путь Долгоруковых

За трапезой Михаил стал рассказывать о московских и столичных новостях, о дядюшке Петре Борисовиче – генерал-аншефе, обер-камергере и сенаторе. В следующем году в Москве должна собраться комиссия для сочинения проекта нового Уложения, и дядюшка непременно будет в ней участвовать. Неизвестно, что ему в голову взбрело, но только вроде бы намерение имеет всех крестьян на волю отпустить.

– Дядюшка твой – ума палата, да ключ потерян, – сказала мать Нектария, раздраженно переставляя с места на место блюдце с грушевым вареньем. – Будете у него обедать, заверни мне в бумажку от крупиц, падающих от трапезы богатой: да поможет ему в Судный день, что и я, странница, питаюсь от дому его.

И тотчас устыдилась, перехватив удивленный взгляд Анны Николаевны. Смутилась, зашептала потупившись:

– Горе нам, смеющимся, яко восплачемся. Горе мне, окаянной…

Господь учит врагам своим прощать, а она брата родного простить не может, впадает в грех злопамятства и гнева. Не по-христиански это… А по-христиански было родную сестру с малолетними племянниками три года держать в нужде, заставляя вымаливать самое необходимое, будто они нищие какие-нибудь?! Брат Петр при всех царствованиях удержался при дворе, одного лишь жалованья камергерского получал полторы тысячи рублей в год. А Наталье ее же одежду, драгоценности и деньги, оставленные ему на сохранение, не сразу вернул; десятилетний Михаил по дому ходил босиком, а чтобы на улицу выйти, просил сапог у дядюшкина библиотекаря. Лишь когда женился Петр на княжне Черкасской, Варваре Алексеевне, дочери канцлера, и взял за ней богатое приданое, посговорчивее сделался.

Варенька, сверстница Натальи, – добрейшей души человек. Сама вся исплакалась, слушая о горькой жизни золовки своей, когда та приехала в Петербург с челобитными, хлопотать о возвращении имений покойного мужа. Государыня Елизавета Петровна приняла княгиню Долгорукову ласково, но без искреннего сочувствия: предложила ей снова замуж выйти и даже обещала сыскать богатого и родовитого жениха. Наталья чудом удержалась, чтобы не наговорить ей в гневе сердитых слов. Сказала, что приняла решение посвятить себя Богу, но прежде ей надобно поставить на ноги детей, добыв для них то, что им, сиротам, по закону принадлежит. Императрица распорядилась составить ведомость обо всех конфискованных у Долгоруковых имениях и представить ее в канцелярию. Да только тот указ непросто было исполнить: многие имения уже раздали другим и много раз перепродали. Горенки сама Елизавета подарила своему милому другу Разумовскому. Лейб-медик Лесток, который тогда был в большой чести у государыни, предложил Наталье Борисовне исхлопотать для нее имения с двумя тысячами душ, попросив за услуги старинные часы с бирюзой, стоявшие в столовой у Петра Борисовича. Брат часов пожалел, и Лесток отступился.

Только через пять с половиной лет после возвращения в Москву брат передал Наталье все имущество, отписанное ей по воле их покойного отца: иконы, золотые и серебряные вещи, белье, платья и прочее – на 14 471 рубль, а сверх того денег три тысячи рублей и вотчину в Пензенском уезде, где проживало пятьсот душ мужеского полу, с помещичьим домом, винным заводом и мельницами, которые приносили доход в шестьсот рублей в год. Наталья обязалась за себя и за детей своих более ничего с него не требовать, а если нарушит кто из них это слово, то заплатит неустойку в тысячу рублей… Как раз в том году Осип Тишин, служивший в Москве секретарем, получил остатние деньги из премии в шестьсот рублей за донос на князя Ивана: ему платили ее в рассрочку целых шесть лет, чтобы сразу не пропил и не промотал.

Императрица Елизавета Петровна выделила княгине Наталье Борисовне три деревни: Волынское, Левоново и Резаново, отобранные у Долгоруковых и приписанные к императорскому двору. Своим приближенным она теперь раздавала имения и богатства, отнятые у верных слуг покойной тетки. Остермана и Миниха обвинили в искоренении знатнейших фамилий и приговорили к смерти, но на эшафоте помиловали и сослали: изворотливый министр отправился в Березов, откуда ему не суждено было вернуться, а фельдмаршал – на двадцать лет в Пелым, в тюрьму, которую сам же и построил – для Бирона. Только Андрей Иваныч Ушаков по-прежнему разыскивал изменников и крамольников и был за то возведен в графское достоинство. «Узурпаторше» же Анне Леопольдовне с мужем и малыми детьми милостиво дозволили выехать в Курляндию.