Виктор Иутин - Кровавый скипетр

Хоронившие первую русскую царицу плакали о ней долго и не ведали, что вместе с ней под могильной плитой был похоронен и великодушный русский царь, каким Иоанн был при ней все эти тринадцать лет.

Наступало иное время…

Не миновало и недели с похорон Анастасии, Иоанн уже вынужден был заняться поиском новой невесты для себя. Теперь он хотел породниться с влиятельным царствующим родом в Европе, чем озадачил весь Посольский приказ. Первой претенденткой на статус русской царицы стала сестра польского короля Екатерина – так Иоанн решил обезопасить себя от войны с Литвой и Польшей (и это помимо того, что юная Екатерина очень понравилась ему внешне). Осталось лишь ждать ответа самого Сигизмунда…

Пока решался вопрос о выборе царской невесты, было объявлено, что состоится суд над опальными Сильвестром и Адашевым. При этом обвиняемые не были приглашены в Москву (Сильвестр уже был отправлен в дальний Кирилло-Белозерский монастырь, Адашев же воевал в Ливонии), и заседание велось без их присутствия.

Иоанн призвал Боярскую думу, основными членами которой тогда были Иван Мстиславский, Василий и Даниил Захарьины, их троюродный брат молодой воевода Иван Яковлев, окольничий Федор Умной-Колычев и два потомка Рюриковичей: Петр Горенский и Андрей Телятевский. Последние двое тоже были родственниками Захарьиных. Все они, находясь в свите царя, сумели завоевать его доверие и возвыситься. Уже вскоре Иоанн именно их включит в регентский совет при своем старшем сыне, малолетнем царевиче Иване. И это означало одно – власть окончательно закрепилась в руках Захарьиных.

Так как опальные обвинялись в чародействе – в одном из самых тяжелых преступлений и грехов, был созван церковный Собор во главе с митрополитом и главными епископами московскими. Был среди них и старец Вассиан, советник покойного князя Василия, тот, с кем виделся семь лет назад государь. Вассиан враждовал с Сильвестром, искренне ненавидел его и был счастлив, когда назначили его одним из судей по делу преступлений Адашева и Сильвестра.

Давно владыку не видели при дворе – занят он всегда делами Церкви и просвещения, и сейчас заметили все, как он постарел! Лицо похудело, борода совсем стала белой, руки, покрытые коричневыми пятнами, била мелкая дрожь. Но он все еще статен и величественен в митрополичьей рясе, все еще крепок голос его и ясен взор.

– А ведь митрополит вместе с Сильвестром и Адашевым в ближайшем совете при государе был, – тихо проговорил Петр Горенский на ухо Ивану Яковлеву, – каково ему сейчас будет судить своих ближайших помощников?

– И не был ли он сам причастен к их злу? – взглянув на Макария, садившегося в богатое кресло, проговорил Яковлев.

– Не будет же государь митрополита судить? Какую власть он над ним имеет? – говорил им Телятевский.

– Время покажет, – отвечал Горенский, не отрывая взгляда от митрополита. Владыка и правда был мрачен – опустив голову, туманно глядел перед собой. Все знали, что дружен он был и с Сильвестром, которому помог создать его легендарный «Домострой», и с Лешкой Адашевым, которого многому научил, а позже часто советовался о делах государства.

Иоанн вошел последним, все поднялись со своих мест, поклонились ему. Он поклонился в ответ и сел на трон. Именно Вассиану было поручено зачитать обвинения, приписываемые опальным.

– «Ради спасения души своей Государь наш великий и Царь всея Руси Иоанн Васильевич приблизил к себе протопопа Сильвестра, что он по своему сану и разуму будет ему поспешником во благе; но сей лукавый лицемер, обольстив государя нашего сладкоречием, думал единственно о мирской власти и сдружился с Адашевым, чтобы управлять Царством без Царя, ими презираемого…»

Долго читал Вассиан их преступления, молча слушали его присутствующие. Тайком бояре поглядывали то на царя, то на митрополита. Макарий сидел, глаза его ничего не выражали, царь же, напротив, словно наслаждался каждым словом, сказанным против его бывших ближайших советников.

– «Они снова вселили дух своевольства в бояр; раздали единомышленникам города и волости; сажали, кого хотели, в Думу; заняли все места своими угодниками. Государю же нашему велят быть выше естества человеческого, запрещают ездить по святым обителям, не дозволяют карать немцев… К сим беззакониям присоединяется измена: когда страдал государь в тяжкой болезни, они, забыв верность и клятву, в упоении самовластия хотели, мимо сына его, взять себе иного царя, и не тронутые, не исправленные государевым великодушием, в жестокости сердец своих, чем платили ему за оное? Новыми оскорблениями: ненавидели, злословили царицу Анастасию и во всем доброхотствовали князю Владимиру Старицкому…»