Виктор Иутин - Кровавый скипетр

– Не ждал меня…

– Скорее, не тебя ожидал увидеть, – ответил Филипп и оглядел стол, на котором Сильвестр уже разложил какие-то свитки и изучал их, близоруко поднося бумаги к глазам.

– Задумал я написать житие святой Ольги, – пояснил Сильвестр, – поистине ведь была великой владычицей… Поистине была великой святой. Не менее великой, кстати, чем ее внук Владимир Креститель…

Филипп, слушая это, садился за стол и, не задавая лишних вопросов, все пытался разгадать, какая великая перемена случилась, что государь отправил верного советника своего в дальний монастырь?

– Инок говорил, строишь что-то с братией…

– Собор новый строим, – отвечал Филипп, – на деньги государя…

– Государя, – хрипло повторил Сильвестр, – уже прослышан о тебе государь, сам знаешь – вклады какие тебе дает! Макарий чтит тебя за преданность своему делу. Я слышал, дано тебе право торговать солью беспошлинно! Это дорогого стоит…

– Развиваю врученное мне хозяйство. Сейчас мельницы ставить будем на каналах, коих сами прорыли. Скоро железоделательный завод поставим… Много дел!

– Много. А только в Москву на заклание пойдешь, – пронзительно взглянув на Филиппа, сказал Сильвестр, – вот путь твой…

Лишь на секунду глаза Филиппа показали ужас, но он сумел взять себя в руки и кротко ответил:

– На все воля Божья…

Невольно вспомнился тот далекий день, когда Филипп, будучи еще боярским сыном Федором Колычевым, покинул Москву, после того как семья его участвовала в восстании против Елены Глинской. Одевшись в простую одежду, шел, не оглядываясь. Чтобы не умереть с голода, работал пастухом у зажиточного крестьянина, лишь затем судьба забросила его к Белому морю, в Соловецкий монастырь, где вскоре он принял постриг. Но в мыслях, которым не было места в иноческой жизни, все равно был родной терем, мама, родные. Да и теперь уж в живых почти никого не осталось. Где-то глубоко в душе он корил себя за то, что так и не попрощался ни с кем, не заглянул в глаза матери, не обнял ее.

– Ну, Филипп, пора, – выдохнул вдруг Сильвестр. Игумен даже встрепенулся, глубоко погруженный в свои мысли, и вдруг вспомнил – да, верно, пора. Хотел было позвать братию, но старик остановил его:

– Не нужно никого. Сам постриги меня. Без лишних глаз.

Филипп смиренно исполнил просьбу Сильвестра. Возвышаясь над маленьким стариком, стоявшим на коленях, игумен прочитал молитвы, затем остриг его и закончил постриг фразой:

– Отныне имя твое Спиридон, благословен будь и сохраняй обеты монашеские…

Когда Филипп отошел, новоявленный инок по-прежнему стоял на коленях, а взгляд его не выражал ничего – в глазах была пустота. Лицо вдруг искривилось в какой-то сумасшедшей ухмылке, и он поднял свой взор на Филиппа.

– Ну, вот и все, – сдавленно и тихо произнес старик. По оконцу кельи сильно забарабанил проливной северный дождь…

Тридцатого августа Фелинн был взят русскими войсками. Фюстенберг, бывший магистр ордена, попал в плен. Многие, кто участвовал в битве, говорили меж собой, что обезумевший Адашев искал смерти. Но он не погиб во время осады, хотя бросался в бой первым, во время обстрелов тоже не прятался. Миловала его судьба. Город взят, и Адашев, как и другие воеводы, торжественно въехал через ворота.

Скоро пришел приказ от государя – оставить в городе воеводами Алферьева, Полева, Плещеева и Адашева. Полев, представитель старого княжеского рода, потомок Рюриковичей, был более всех недоволен назначением Адашева.

Алексей Федорович, осунувшийся, но державшийся, словно натянутая струна, ни с кем не конфликтовал – знал, что в местнических спорах его, безродного, задавят. И какая возможность появилась!

Вскоре он узнал, что Полев отправил царю челобитную, где было сказано, «что Осипу Полеву менши Алексея Адашева быть… невместно…».

Окольничий понимал, что ему, безродному, местнический спор с потомком Рюриковичей не выиграть и заведомо покорился воле государевой, ждал последующих вестей и приказов. И вскоре из Москвы пришло указание от Иоанна – отправить Адашева в Дерпт. Вместе с указанием пришла еще одна новость, печальная для Адашева – вместо родных костромских земель государь жаловал Адашеву наделы в Новгородской земле. Это означало одно – перестав владеть землями из государева двора, Адашев навсегда лишился возможности быть при государе советником…

Алексей покидал Фелинн вместе со слугой Мефодием. Пока готовили коней, Алексей вновь подумал о Насте. Она была перед его взором такая, какой видел ее в последний раз – в белом платке, лодочкой держащей руку над глазами. Не верил, что ее нет, просто не верил, что она, так неожиданно ворвавшаяся в его сердце (даже спустя столько пустых лет брака), больше не обнимет, не приласкает, не поцелует. Не верил, что умерла вместе с долгожданным ребенком. Он не хотел верить в то, что остался один.