Виктор Иутин - Кровавый скипетр

Владимир Воротынский поднял глаза на Пронского и ответил спокойно:

– Да, я изменник, а требую от тебя клятвы быть верным государю нашему и сыну его! Ты же праведен и не хочешь дать ее…

Побледнел Пронский, вспомнил сам, как пытался бежать в Литву с Михаилом Глинским, и под тяжелым взглядом Воротынского поцеловал крест и произнес:

– Господи, спаси Иоанна или да будет сын подобен ему для счастья России!

В тяжелых думах Владимир Старицкий возвращался домой, уже смирившись с тем, что вряд ли получит престол. И по возвращению узнал, что мать приняла знатного гостя – Василия Бороздина, зятя боярина Дмитрия Палецкого. Владимир нахмурился – неужто пришли требовать присяги государю? Ведь князь Палецкий, на дочери которого женат Юрий, слабоумный брат государев, одним из первых беспрекословно присягнул!

– Приветствую, княже! Прибыл я к тебе с посланием от боярина Дмитрия Федоровича! – поклонился Владимиру Бороздин, когда князь, переодевшись, принял его в светлице, несмотря на поздний час. – В Москве государь в беспамятстве. Скоро конец. Отказавшиеся присягнуть царевичу сегодня целовали крест. Кончен заговор. Разрешилось, князь…

Владимир продолжал слушать, будто ожидая чего-то.

– Князь Дмитрий Федорович предлагает тебе, Владимир Андреевич, свою помощь в возведении тебя на престол, – прошептал Бороздин. Владимир подался вперед, желая услышать условия.

– Князь Дмитрий Федорович обещает свою помощь, если ты, Владимир Андреевич, отдашь удел свой князю Юрию Васильевичу, брату государя…

Владимир выпрямился и поджал губы. Едва сдерживая гнев от такой наглости, князь ответил, что благодарит боярина за помощь и с пустыми руками отправил Бороздина обратно в Москву. Когда Владимир, оставшись один, сидел в кресле, устало прикрыв очи ладонью, вошла Ефросинья, твердо печатая шаг.

– Они снова приезжали. Заставляют присягнуть младенцу.

– И ты отказала? – поглядел на нее Владимир.

– Не будет им нашей печати! – резко повысила голос Ефросинья. – Осталось дождаться, пока умрет государь. Получится еще переманить на свою сторону бояр! Получится! И мы наконец покинем это захолустье!

Владимир не без мучений переживал все это, душа его устала, совесть проснулась и заставляла ныть сердце, когда вспоминал он больного брата, такого беспомощного, просящего лишь одного – верности. И Владимир жалел, что, глядя ему в глаза, он отказался от присяги. Теперь же понимал – коли государь жив останется, так не простит ему этого…

– Созывай весь люд из своих земель, дай им оружие, укрепляй города – пора заявить о независимости! – твердила обезумевшая мать. – Ну же, сын, нельзя упустить этого мгновения, решись же!

Но Владимир на это никак не решался…

– Благодарю, Господи, что избавил Ты раба сего от суетной мирской жизни и призвал к ангельскому житию…

Архимандрит Старицкого Успенского монастыря, совершая постриг, строго, но с некой скрытой радостью глядел на стоявшего перед ним на коленях юношу. Архимандрита звали Герман. Высокий, статный, с лицом смиренного мужа, он сохранил в себе княжескую породистость князей Полевых, потомков правителей Смоленского княжества. Когда-то и Герман, как этот юноша Ваня, что стоял перед ним, решил отойти от внешнего мира и служить Господу. Он много занимался книгописанием, живя в Иосифо-Волоколамском монастыре. Два года назад он был назначен архимандритом Старицкого Успенского монастыря, и с тех пор князь Владимир, трепетно относившийся к обители, построенной когда-то отцом, был частым гостем священнослужителя. Германа любили и уважали. Монастырь он облагораживал с заботой и любовью, братию увещевал жить по уставу, призывая к смирению, набожности и добродетели.

– Облечи, Господи, раба освящения одеждою, целомудрием препояши чрела его, всякого воздержания покажи его подвижника, – продолжал Герман, сдвинув брови, из-под которых блестели огнем его темные глаза. Он принял в сильные, воинственные руки потомка смоленских князей ножницы и крестообразно остриг светлые, соломенные волосы юноши, произнося: «во имя Отца, и Сына, и Святого Духа»…

Смотрит, улыбаясь в тронутую сединой черную бороду, как Ивана одевают в рясу, как на голову ему, будто корону, водружают черную скуфью.

– Отныне имя твое Иов, благословен будь и сохраняй обеты монашеские, – благословлял его Герман, трижды перекрестив юношу. Теперь с колен поднялся иной человек, будто заново родившийся. Иов сияет от счастья, не в силах этого скрыть. Счастье так велико, что ему хочется обнять Германа, но сделать этого никак нельзя, и он, смиряясь, крестится, целует руку наставника. Архимандрит улыбается едва заметно и отпускает Иова – пора было торопиться на встречу с князем Владимиром.