Виктор Иутин - Кровавый скипетр

– Да простишь меня, брат, – отвечал, вставая с колен Владимир, взглянув в недвижное лицо государя, – отдать престол в руки младенца и есть ввергнуть Россию в смуту. Не могу я, внук собирателя земель русских, позволить этому быть. Потому не принимаю я твою присягу! Не из-за корысти своей! Токмо из-за любви к отчизне!

Иоанн усмехнулся, но глаза его, страшные, недвижные, были злы.

– Вижу твое намерение… Бойся Всевышнего! – прохрипел он, затем обратился ко всем присутствующим в покоях. – Я слабею; оставьте меня! Действуйте по долгу чести и совести!

И, обессиленный, рухнул в подушки. Стараясь не шуметь, засеменили бояре к дверям, вышел и Владимир Старицкий, но после этого он вдруг спешно уехал из Кремля. А бояре продолжили пререкаться, браниться и упрекать друг друга…

До самого утра никто так не разошелся и не уснул. Казалось, вот-вот все случится…

И с рассветом государь снова призвал мятежных бояр. Перед этим Захарьины велели выставить как можно больше стражи возле покоев царицы и младенца, мирно спящего в колыбели и не знавшего о той смуте, что происходила за пределами его кроватки. Не знал, что именем его ведется боярская борьба, не знал, что он может скоро стать царем…

– Сильвестр воспротивился отдалению Владимира Старицкого от государя! – с раздражением говорил Данила брату Никите и дяде Григорию. – Воспротивился тому, что запретили бояре Владимиру входить в царские покои! Советник, посредник меж Богом и нашим великим государем, видать, не решился принять ничью сторону…

– Но сердце его лежит к Владимиру, – мрачно отвечал Григорий Юрьевич.

– Я видел, как они говорили о чем-то меж собою перед отъездом князя, – добавил раздраженно Никита.

– И молвил он, – сказал Данила, – мол, кто дерзнет отдалить брата от брата и злословить невинного, желающего лить слезы над болящим? И это Владимир невинный? Он прибыл сюда с надеждой на поддержку…

– И он ее получил, – добавил Никита. Данила, вскочив с кресла, сбросил с плеч полушубок, скинул его на пол и принялся злостно топтать:

– Нельзя! Нельзя! Нельзя дать ему власть в руки! Нельзя! Жизнь наша в руках государя! Только он может склонить всех к присяге царевичу Димитрию!

И вот в покоях Иоанна собрались те, кто отказался вчера присягать, а также Захарьины, Владимир Воротынский, Иван Мстиславский.

– В последний раз требую от вас присяги, – говорил Иоанн, приподнявшись на подушках, – целуйте крест пред ближними боярами моими – Мстиславским и Воротынским. А вы, кто дал клятву умереть за моего сына, вспомните оную, когда меня не будет, не допустите вероломно извести царевича! Спасите его, бегите с ним в чужую землю, куда укажет Бог!

– Ведает Бог да ты, Государь! – отвечал Федор Адашев. – Тебе, государю, и сыну твоему, царевичу князю Дмитрию, крест целуем, а Захарьиным нам не служить; сын твой, государь наш, еще в пеленицах, а владеть нами Захарьиным, Даниилу с братией, а мы уж от бояр до твоего возраста беды видали многие.

Алексей пристально взглянул на отца, испугавшись его дерзких речей. Молчали прочие бояре, но было видно, что общую мысль высказал Федор Григорьевич – просто никто не желал видеть у власти Захарьиных.

Взор Иоанна обратился к ним, стоящим в стороне, и криво усмехнулся:

– А вы, Захарьины, чего ужасаетесь? Поздно щадить вам мятежных бояр – они не пощадят вас. Вы будете первыми мертвецами! Явите мужество! Умрите великодушно за моего сына и за мать его! Не дайте жены моей на поругание изменникам!

Василий и Данила закрыли лицо руками, сдерживая рыдания. Другие же бояре, кто не присягнул до этого государю, неуверенно косились друг на друга, понимая, что борьба бесполезна. Мстиславский и Воротынский уже подошли к ним. Дьяк Михайлов держал крест. Шуйский, Оболенский, Щенятев, Ростовский, Федор Адашев по очереди подходили к кресту, целуя его, говорили:

– Господи, спаси Иоанна, или да будет сын подобен ему для счастья России!

Настала очередь Ивана Пронского. Он взглянул на крест, затем с усмешкой посмотрел на Владимира Воротынского, свидетеля крестоцелования и присяги.

– Отец твой и ты сам был первым изменником по кончине великого князя Василия, – с презрением проговорил Пронский, – а теперь приводишь нас к Святому кресту!

Владимир Воротынский опустил глаза. Вспомнил князь, как отец его Иван Михайлович, недовольный правлением Елены Глинской, намеревался со своим удельным Новосилько-Одоевским княжеством перейти на службу к польскому королю, но вовремя был схвачен и со своими тремя сыновьями брошен в темницу. А Владимира, его старшего сына, тогда еще крепкого молодого юношу, на площади избили батогами. До сих пор помнил он сыпавшиеся отовсюду удары, страшную боль, кровь…Чудом остался жив тогда, но с тех пор не крепка его рука, ребра и ноги больные. Словно из далекого прошлого снова получает князь удары за грехи отца. Отец же, Иван Михайлович, сослан был в Белоозеро, где и умер через год в темнице. Лишь спустя годы после смерти Елены братья Воротынские получили удел отца, разделив его меж собой…