Виктор Иутин - Кровавый скипетр

– Добрались до Казани, будь она неладна, – прокряхтел Добрыня, сердито озираясь по сторонам. Уже в третий раз он видел сии стены и надеялся, что этот раз последний.

Почти неделю войско переправлялось через реку. Последним прибыл царь со своим отборным полком. Не успели установить шатер, принесли от казанского хана послание Иоанну – ответ на письмо Шах-Али.

Первым его прочел Адашев и пристально взглянул на царя.

– Твои глаза и уши твои недостойны той брани, которой насыщено послание хана. Он поносит и тебя, государь, и весь род славянский, и христианство. Пишет: «Все готово, ждем вас на пир».

Иоанн усмехнулся и махнул рукой.

– Мне нет надобности читать это, судьба Казани предрешена.

– Государь! – заглянув в шатер и поклонившись, весело воскликнул Никита Захарьин. – Тут хочет говорить с тобой казанский вельможа, ищущий твоего покровительства! Он тайно бежал из Казани, рискуя жизнью, и сумел пробраться в наш лагерь!

Иоанн движением руки приказал привести его. Казанский вельможа, тучный, промокший от пота, едва войдя в царский шатер, бросился государю в ноги. Никита Захарьин и Адашев уже ринулись к нему, схватившись за сабли, но царь остановил их. Следом вошел толмач.

– Владыка великой Москвы, Богом даренный миру правитель! Долгих лет тебе! Прими, государь, мою службу, позволь быть преданным из самых преданных твоих подданных!

Иоанн глядел на его затылок, состоящий из двух складок, на его толстые, короткие пальцы и испытал вдруг невиданное отвращение. Но сказал ласково:

– Поднимись! Как имя твое?

– Я Камай-мурза, повелитель, – отвечал вельможа, вставая с ковра, но оставаясь на коленях, – я был близок самому хану, но никогда, государь, никогда не почитал его! Всем известно, что теперь Казанью правит турецкий султан руками безвольного Ядыгара! Он и муллы подняли весь люд казанский против тебя, государь, против тебя и христианства!

– И что же отправило тебя в наш лагерь? Уж не лазутчик ли ты? Коли выяснится, что это так – сварим тебя в кипятке, а голову отправим твоему хану!

– Клянусь, государь, по своей воле явился к тебе, в надежде на твою великую милость! Пусть каждый плюнет на могилу отца моего, ежели я лгу тебе!

– Хорошо. И что же ты можешь рассказать о Казани?

– Многое, государь! – обезумевшими глазами уставившись на царя, прошептал Камай-мурза. – Все жители города взялись за оружие, ждут тебя и войско твое, а муллы, по приказу Ядыгара, с каждым днем все больше и больше разжигают ненависть к тебе! Сейчас они сильны и не отступят! Скорее умрут, чем сдадутся!

– И много войска в городе?

– Много их, много! Более тридцати тысяч! Еще три тысячи ногайцев! И все население казанское! Ой, великая кровь будет, великая!

– А достаточно ли в городе припасов?

– Достаточно, чтобы больше года сидеть в окружении, государь! Забыл еще об одном! В Арском лесу, что за городом, стоит большой отряд хана Япанча, который с каждым днем берет в свои ряды все больше мирных жителей из окрестных деревень! Они хотят ударить тебе в спину, как только ты начнешь осаждать город, великий государь!

Выслушав мурзу, Иоанн вопросительно взглянул на Адашева и Мстиславского.

– С нами молитвы митрополита нашего и сам Господь, – отвечал Адашев.

– Пора начинать осаду, – добавил Мстиславский. После недолгой паузы Иоанн решительно ответил:

– Созывайте военный совет!

Двадцать третьего августа войско выстроилось на лугу у реки Булак. Поднявшийся ветер носил песчаные тучи над взволнованно рябившей гладью воды. Птицы и животные, словно предчувствуя что-то, старались скорее покинуть это место.

Здесь, на берегу реки был установлен царский стяг с изображением Спаса Нерукотворного. Когда-то это знамя было при Дмитрии Донском в Куликовской битве. И теперь, спустя полтора столетия, строгий взгляд Спасителя снова был обращен к русскому воинству. С замиранием сердца воины смотрели на развевающееся полотно.

Началась молитва, священнослужители пели. Архимандрит, громогласно повторяя: «Во имя Отца и Сына и Духа Святого», кропил святой водой крестящихся воинов. Когда подошла очередь государя, он не открыл глаз, молитва не сходила с его губ. Осторожно архимандрит окропил его и перекрестил.

Непонятные чувства переполняли душу Архипа. Спас над войском, церковное пение, бушующий ветер, беззаботно снующие в камышах цапли – все перемешалось, ноги вдруг ослабли, и Архип оперся на рогатину. Оглянувшись, он подумал о том, что для многих, наверное, не будет больше таких походов, возвращения домой – не будет вообще ничего! Сколько их, православных, ляжет в Казанской земле? Может, и он сам. С тоской подумал о Белянке, Кузьме. Разве можно допустить то, что он их больше не увидит, не обнимет? Как же быть тогда?