Зиновий Давыдов - Корабельная слободка

Меняя в дороге лошадей, лейтенант Стеценко с шестью казаками скакал почти без передышки весь день. До Евпатории оставалось версты четыре. Далеко в море пылала в облаках вечерняя заря.

«Ветреный день будет завтра… может быть, даже ненастье», — подумал Стеценко.

Заря погасала торжественно и печально. Поднявшийся ветер, низко стелясь, сделал перебежку и пропал в потускневших кустах.

— Урядник! — крикнул Стеценко бородатому казаку на караковой лошади. — Быть завтра ненастью?

— Надо быть так, ваше благородие, — откликнулся казак. — Солнышко в облака садится — значит, быть ветру. Ветер нагонит тучу, туча прольется дождиком… Может и на неделю зарядить: время — сентябрь месяц. Вишь, и море будто сердится: эвон разогнало барашков сколько по волне!

Стеценко вгляделся в море. По огромному простору ходили в белых гребнях исчерна-серые волны. Тронутые зловещим отсветом заката, они ворчливо набегали на низкий берег. А дальше в море…

И Стеценко вдруг увидел то, что было от берега дальше.

Огромная масса кораблей множеством черных силуэтов сразу обозначились на горизонте, на фоне неба, словно вырезанного из красной фольги.

— Вот оно! — сказал Стеценко, остановив лошадь. — Урядник, считай.

Урядник принялся считать корабли. Считали и другие казаки. Считал и сам Стеценко. Каждый насчитал до сотни кораблей. Но это были корабли, шедшие на некотором расстоянии друг от друга; их нетрудно было сосчитать. А ведь, кроме этих, было множество других; они шли густыми массами или были уж очень далеко; сосчитать их нельзя было. Они заслонили собою весь горизонт, от края до края; и с ветром, который дул с моря, они надвигались на берег и становились на якорь.

Заря погасла, словно залитая гулливой волной. Ехать в Евпаторию для встречи с евпаторийским комендантом майором Браницким было уже не к чему. Стеценко и без Браницкого знал теперь, где отдал якоря неприятельский флот. И если Стеценко останется на месте, то собственными глазами увидит, что предпримет неприятель дальше.

А майор Браницкий в это время заливал и пересыпал известью казенные запасы зерна и муки в Евпатории, чтобы они не достались врагу. Все войско Браницкого — двести солдат слабосильной команды. Ободряемые своим комендантом, они свирепо работали лопатами.

— Так, ребятушки, — вскрикивал поминутно Браницкий, потирая руки. — Сыпь, ребятушки! Во-во, дуй! Хлебом и солью их по русскому обычаю… Турку с трубкой, англичанку-поганку… Беда только: хлеб чем встретить есть, а сольки вот нехватка. Так мы известочкой, известочкой… А ну, ребятушки! Что? Готово? Всё? Ну, коли всё, так стройся. Строй-ся-а! Смир-но-о! Песельники — вперед! Шагом… марш!

затянули песельники, взбивая вдоль по улице белую пыль:

И все двести человек евпаторийской команды грянули ответно:

Против города уже стояли на якоре три неприятельских парохода. Один из них, тридцатишестипушечный пароходофрегат «Трибун», повернулся к Евпатории бортом, готовый в любой момент дать по беззащитному городу залп из восемнадцати бортовых орудий.

Из трубы пароходофрегата вдруг повалил дым. Крупные клочья дыма стал подхватывать ветер и бросать на город. Майор Браницкий, шедший впереди своих солдат, заметил это и не вытерпел.

выкрикнул он вместе с песельниками:

И снова двести глоток все вместе ответили и песельникам и своему начальнику-коменданту:

Так провел евпаторийский комендант майор Браницкий всю свою команду через весь город и вывел ее за город.

Песельники пели, и звякали бубенчики на бубнах. Двести пар худых солдатских сапог мерно отбивали шаг по дороге на Симферополь, главный город Крыма. Надвигалась ночь.

Знакомая лихая солдатская песня доносилась издалека до лейтенанта Стеценки и его казаков. Стеценке хотелось узнать, что там за передвижение происходит на симферопольской дороге. Но казаков у него было мало, они нужны были ему для другого; более важная задача была теперь у молодого лейтенанта.

На берегу моря ему попался пустой сарай. Они забрались туда, Стеценко с бородатым казачьим урядником, и плотно прикрыли двери. Здесь, в темном углу, урядник высек кремнем огня и зажег лучинку. А Стеценко на каком-то обрубке написал карандашом две записки в Севастополь: одну — князю Меншикову, другую — адмиралу Корнилову. И казак из отряда Стеценки, с двумя записками в шапке, бросился через ручьи и балки в Севастополь.