Игорь Пьянков - На линии [из жизни оренбургских казаков]

Еще несколько голосов одобрительно зашумело.

— Там, поди, уж сами закосили. Знаю вас, — пробурчал Долгополов, так-таки и не выбравший, на чью сторону податься. — Не с нашими курьими мозгами в таки дела влезать!

— Верно судит урядник. Дело решенное. Отделите им лагерных строений с должное. На восемь десятков семей, я думаю, потеснитесь? — сказал Тамарский.

Однако и на это казаки возразили:

— Как же? С собой ложить?

— И то сказать, бабы начнут подолами…

— Тесно!

— Радость!

— Фига их пущать? Казаки?! Фига им!

— Хрены какие, на готовку прут.

— Кхе-кхе, — покашлял в кулак урядник. — Дозвольте, господин подпоручик… Это как правы казаки. Нельзя позволить, не вместимся. Понимаю, не зимовать им, а до снежка пусть остроются возле. Удобное место есть.

Зная, как раздражали Струкова затяжки и отброс сил малороссов в побочное от возки соли, Тамарский про себя довольно усмехнулся.

— Хорошо, урядник. Веди, покажи сей чудный уголок. Там и решу окончательно, — сказал подпоручик для блезира строго, дабы сбить с толку болтливые языки, если дойдет до полковника.

Оставленные на себя казаки потихоньку разбрелись. Одни повели поить коней, другие гнутыми, почернелыми иглами штопали, как могли, одежду, чинили упряжь.

Почти к самому расходу вышли к пустышу Ружейников и его новые знакомцы. Удивительно, но Лука чувствовал, будто и с Мишкой Черновым, и со злым, но славным казаком Горшковым он знаком давно и прочно.

— Ну, прощевай! Еще встренемся. — Чернов пожал руку Ружейникова и выдержал ответное пожатие.

— Приведется, как не свидеться…

— По нраву ты мне, Лука, — сощурив свои глубоко посаженные глаза, сказал Горшков, — Дюже во нрав! Это ж без станка и как с конем обошелся! Держи на память, хорошая пороховница, послужит.

Сунув растерявшемуся Ружейникову подарок. Горшков вскочил в седло. Лука остался один. Отшугнутый было сон начинал подбираться заламывающими скулу зевками. Скинув притершийся к плечам азям [27] Азя́м — верхний кафтан халатного покроя; крытый овчинный тулуп. , выделанный знакомым татарином из верблюжьей шерсти еще на присягу, Лука бросил его под голову сбочь стежки, пробитой через пустышь от лаза в заплоте, придавил животом уже обдутые ветром одуванчики. Солнце, зацепившись за верхушку единственного на форпосте осокоря, тут же принялось поджаривать открытую шею, хозяйничать по рубахе.

Ильиных просунул в дыру кукан жирных рыбин, пролез сам. Почитай на каждой зорьке уходил он на реку. Им и лаз этот в заборе форпоста проковырян, чтоб короткой тропкой спускаться к клевому месту. На форпосте Изобильном Силин Ильиных проживал с разрешения коменданта Илецкой Защиты капитана Крикова. Собственно, когда Силин отрывал тут землянку, за форпостом разве название числилось. Просто вставала на этой круче кордонная стража, берегла редкие в первые годы солевозные фуры. Казакам, обносившим Изобильный заплотом, пришлось делать многосаженного лишку, огибая осевшую на отдальке землянку. Они ругались, грозились оставить пришившегося к форпосту казака по-сторону, но в конце концов вобрали, и теперь, завалившаяся от близко пошедшей дождевой промоины, она словно подлезала под плетень.

Но так и не пришелся Ильиных казакам. Задевала их его незаделанность в общую служебную колговерть. Бывало, вернутся не в духе, вымокнут там или коней заморят скачкой, ворчат, прогнать грозятся. Особенно Долгополов. Урядник, а над Ильиных власти с мышиный хвост: ни на маяк, ни в секреты его не пошлешь нахлебник.

Обходя разбросавшегося под начинающим припекать солнцем Ружейникова, Ильиных, видно, крапанул с чешуи, а может, чуткий нос спящего казака уловил разносящийся припах пойманной рыбы, сырость глубокой воды.

Приподнявшись, Лука осоловело вытаращился на мягкие киргизские сапоги. Не вставая, завернул шею, подбирая глазами повыше. Признав в остановившемся над ним Ильиных, пробормотал с прозевом:

— Во как забрало… С рыбкой, Силин Петрович! Што ни день… — Кулаками дырявя глаза, Лука сладко зевнул и забыл, о чем говорил, еще дурной от солнечного запека.

— Тягаем помаленьку. — Ильиных потряс красноталом. Сазаны отыграли на солнце фиолетовыми плавниками. — Подхаживай, повечерим щербой.

— Спасибочка. Напрямки к подсолке загляну. — Удивленный приглашением обычно сжатого на зазыв Ильиных, Ружейников поднялся, протянул руку: — Хоть поздравкуемся…

Громоздясь над малорослым Ильиных, Лука, почувствовав в своей лапище неловкий хруст суставов, смутился. Но Ильиных добродушно покряхтел: