Игорь Пьянков - На линии [из жизни оренбургских казаков]

— Кто же просил? Неужто сам дух? — Ружейников незаметно для себя перестал черпать из котелка.

Лишь один Силин Ильиных вкусно забирал полную ложку наваристой ушицы. Все молчали. Потянувшись, Ружейников взял в руки медный обломок. Послюнявя палец, потер обзеленившуюся поверхность. Спросил:

— Хабардин одному себе в нем варил? Какой ж он был? А какой дюжий тогда этот… как его… ну, одолевший его?

— Скажу что знаю. Едигей был простого происхождения. В младенчестве, завернутого в бобровый мех, его подкинули Тохтамыш-хану. Возмужав, он храбростью затмил всех царедворцев, заставя почитать себя и самого хана. Завистники наговорили хану, будто Едигей опасен, и дали разуметь, что и сам хан в душе боится его. Хан, желая доказать обратное, позволил поставить на полу кафтана сосуд с водой. Когда же Едигей вошел в кибитку, хан вздрогнул и пролил воду… Зная телесную силу Едигея, хан пожелал узнать силу его ума, дабы судить о предстоящей опасности, и велел подать батыру вместо питья мочу старой женщины. Едигей выпил и на вопрос хана: хорош ли напиток? — ответил: «Напиток хорош, но взят из негодной посуды». Убоявшись столь изворотливого ума, хан решил лишить его жизни, но Едигей, убежав к Ша-Темир-хану, успел набрать войско, с которым и пошел на Тохтамыша, напал на его столицу и взял ее боем. Сам Тохтамыш убежал, а Едигей из двух взрослых дочерей его взял старшую, а младшую обещал отдать сыну своему Нур-Эддину, которого послал в преследование за убегающим ханом. Старшая дочь, затаив месть за отца, пригласила переночевать у себя сестру, и Едигей, посещая ее как муж, не стерпел впасть в искушение… А к той поре, догнав и убив Тохтамыша, возвратился Нур-Эддин и пришел требовать прообещанную невесту. Узнав правду и осердясь, поднял Нур-Эддин нагайку ударить лошадь свою и ускакать, но нечаянно концом попал в глаз отцу, который и окривел. Огорчившись за сына, поднявшего на него руку или устыдившись поступка своего, только ушел Едигей в место пустынное, а правителем оставшегося владения сделался Нур-Эддин. И вот приключилось четверым сторожам караулить посевы, и нашли они козла с изломанной ногой. Положив разделить его, чтобы каждому досталось по одной ноге, они обмотали больную ногу тряпкой и положили козла у огня. Тряпица загорелась, козел вскочил и побежал и зажег горящей тряпицей поспевающий хлеб, который весь и сгорел. Нур-Эддин, к которому пришел жаловаться хозяин посева, велел взимать за убыток с того, кому досталась больная нога. Не в состоянии заплатить, несчастный случайно убежал туда же, где скрывался хан Едигей. Скоро он рассказал ему о погубившем его решении. Едигей присоветовал ему возвратиться и в свое оправдание сказать, что козел убежал не на больной ноге, а на здоровых. Бедняк поступил по его совету, и Нур-Эддин перерешил дело в его пользу, но, удивившись остроумному оправданию сему, желал знать, кто его надоумил. Бедняк отмалчивался, но угрозами был вынужден открыться. Нур-Эддин, убедившись в неспособности управлять царством, отправился к отцу и просил прощения…

Выудив из ухи рыбью голову, Созынбай принялся шумно и сосредоточенно ее обсасывать. Никто не заговаривал.

Засыпающему Ружейникову на миг показалось, что и вовсе не киргизцем рассказана эта история, а то ли приснилась ему, то ли на самом деле прошла перед глазами. И не сам ли это хан Едигей присел у костра перекусить?

Силин Ильиных вынес из землянки два нагольных тулупа. Один накинул на плечи Епанешникову, на старый же, в вытершихся лысинах, брошенный прямо на землю, перебрался Ружейников. Сбитый со сна, сунув под голову ладони, Лука засмотрелся на звезды. Где-то под ухом свербел сверчок. Одна за одной пронеслись летучие мыши. Наконец угомонились татары. Потихоньку форпост Изобильный переходил на ночь. Мысли Луки перенеслись на прошедший день. Припомнилась встреченная у солевозцев дивчина.

…Казаки нагнали ее перед станом, и Ружейников, первым поравнявший с ней коня, громко, на общую забаву, пошутил:

— Ой, девка, конь шибко озорной. Посторонись, милая, ненароком стопчет.

— Як це коняко? Пид ним, бачу, жеребчик красный… Отъедь, запылюганил всю!

Казаки закатились смехом. Довольно лыбился и сам Лука.

— Приметил, какова чертовка?! Мой сивый на што перестарок, и то с шага сбился, — наклонясь к Ружейникову, сказал Белоглазов.

— Не вы одни при глазах, — буркнул Лука, недовольный, что, кроме него, разглядели девушку.

Вторично Ружейников натолкнулся на Марийку (имя узнал от подходивших с лугов косарей), объезжая стан в обед. Стоя у длинной мажары, девушка бережно перевязывала плечо высокому хлопцу, ласково, снизу, поглядывая на него. Руки ее, с поддернутыми за локти рукавами бязевой кофты, коричневые от загара, еле сдерживались, как показалось Луке, чтобы не обвиться вокруг коричневой шеи хлопца. Соскользнувшие с пуговиц петельки отпустили уходящий под грудь вырез, и туда, таясь от девушки, заглядывал косарь.