Игорь Пьянков - На линии [из жизни оренбургских казаков]

Но заступничество только распалило. Прапорщик готов был растянуть на бревне заместо казака сорвавшего гнев солдата.

— Позвольте спробовать? — замешался в горячку Никифор Фролов. — Дурак, ей-ей дурак! — сторонясь прапорщика, ругнул он солдата. — Оно под шинель тебя запихали не чужие горбы править. По чужим страдать станешь — свой до срока наживешь. Свыкайся, Федя, а то обдерут в другой раз. Теперьча подвинься, — поплевав на ладони, Никифор отступил на шаг, примерился. — Ну что, хуторянин, встретимся?

Казак отвернулся, широко раздувая ноздри, потянул от сруба комля смоляной сосновый дух.

— Плати, ирод, за постой.

От плеча ожег денщик казачью спину. Оглянулся на прапорщика. Тот не скрыл довольства. Отломив десятую плеть, Никифор подивился злой силе, с какой терпел казак тяжелую его руку. Никифор уважал упрямых по делу людей и сбавил удары. Почувствовав это, казак скосил на него красный от лопнувших сосудиков глаз:

— Устал… служивый?

— Скучно с тобой, — оглянувшись и заметя, что прапорщик ушел, Никифор отшвырнул кнут, подступил к растерявшемуся Федору, больно сжал локоть. — Запомни хоть его, чучело.

Казак не поднимался. Двое солдат, ухватив под мышки, отволокли его в тень ближнего забора. В сторонке присел на корточки Федор.

— Че таращишься? Кнут тащи сюда, сопрете, — казак отвернулся лицом в забор.

К вечеру порка окончилась. На смягчение первоначального решения Эссена оказало влияние второе прошение на высочайшее имя, посланное красноуфимскими казаками, ответа на которое еще не воспоследовало. Конечно, не разминуться с монаршим мнением боялся Военный губернатор. Понимал он, что в Петербурге откажут, но знающие люди, а прежде всех атаман оренбургских казаков Василий Андреевич Углецкий, советовали погреть казаков, но не кипятить. Они все одно окажутся ослушниками, пока не дождутся царского слова.

Две недели стояли солдаты на хуторе. Тамарский затосковал. Попробовал прижать в сенях хозяйскую дочь — только больно ударился о перегородку. Казак хворал. Дубленая кожа удержала сыромятину кнута, но внутрях что-то перехлестнулось. Наконец прискакал верховой, привез пакет. Властью начальника штаба корпуса команда, вверенная подпоручику, в составе других войск отзывалась в летний лагерь под Оренбургом.

С наступлением времени, когда степь принялась подсыхать и кони перестали рвать мышцы, удерживая под собой расползающиеся в стороны копыта, и, зазеленевшая, она щедро распахнула склоны и долы навстречу оголодавшей скотине, киргизцы выгадывали срок, в какой прибыльней всего погнать к Меновому двору тучнеющие с каждым днем табуны и отары. Наконец в мае хан Меньшей Киргиз-кайсацкой Орды Ширгазы Айчуваков приказал султанам, старшинам и биям с подведомственными им киргизцами следовать для торга под Оренбург.

Семь лет, с памятного 1812 года, Ширгазы официальный властитель всего Младшего жуза… И вот теперь, принимая ближних подданных, хан подставлял на их обозрение лишь левую щеку — правая половина лица высокостепенного Ширгазы плясала нервной дрожью.

В это утро ханский аул проснулся затемно — столько дел при перекочевке! Но ханский шатер стоял и к округлившемуся солнцу. Ширгазы хлопнул в ладоши и, пока прислужники спешили подхватить его грузное тело, прикрыл глаза. Поддерживаемый под локти, послушно засеменил на затекших от долгого сидения ногах к выходу. У дверей один из киргизцев упал на колени и помог ханской ноге заступить на порожек. Жмурясь от весеннего солнца, Ширгазы довольно икнул и, оттолкнув прислужников, сам добрел до поставленного на ковер, покрытого овчиной, табурета. Передохнув, оглядел занятых сбором киргизцев из ближних к ханскому шатру юрт.

В который уж раз глаза его видят, как обнажаются уыки [10] Уы́ки — жерди, образующие свод юрты. и спадшие с жердевых куполов узюки [11] Узю́ки — покрытие свода юрты. сворачиваются и грузятся на горбатых возчиков — отдохнувших за стоянку верблюдов; как развязываются и складываются кереге [12] Кереге́ — деревянная решетка, служащая основанием юрты. , как падает на землю шанрак [13] Шанра́к — деревянный круг на вершине юрты. , но никогда прежде не мутнила зрачки такая печаль. Не успеет подняться вечерний туман, аул перейдет Илек…

Хан машинально, вслед раздумьям, поворотил лицо к реке. Слабеющее зрение его с трудом различило над степными волнами илекскую урему. В этот момент от нее отделилось несколько точек. Самые зоркие разглядели казаков, но никто не отвлекся от своих забот — в ханском ауле обвыкли к наездам гонцов. Когда же верховые подъехали под самый ковер, среди пяти бородатых казаков Ширгазы разобрал урядника Плешкова. Ширгазы не ждал хороших вестей и пожалел, что дал застигнуть себя и теперь не может сказаться больным. Да, он, Ширгазы Айчуваков, сделал свой выбор. Его ханское слово теперь лишь эхо белого царя, а сам он не более чем толмач Военного губернатора. И хотя ему совершенно наплевать на русских, он усвоил, что только их руки держат его в ханской юрте. Только за спиной России он сможет спокойно состариться. И потому он выслушает все, что скажет ему урядник. А сделает? Спросите у ветра, кому он служит! Он сын степей!