Игорь Пьянков - На линии [из жизни оренбургских казаков]

Старуха что-то проговорила, спуская в кипящее масло шарики из теста.

— Апа [16] Апа — мать. говорит, что аллах забыл степи и добро испарилось из ее кочевий, как выкипает масло из забытого на тагане котла.

Старики-кидеи [17] Киде́и — беднейшая часть кочевников. , в своих хлопотах проходя стороной, качали головами, глядя на уныло ждущих, пока обжарятся баурсаки, мать и сына. Старики жалели, что не ослепли и дожили до времен, когда оставить однообщинника на проеденном кочевье, бросить его, унося свои юрты на свежие пастбища, а ему не дать лишнего верблюда перестало считаться позором, ложащимся на весь аул.

— Арслан, конь… — Махин почувствовал, что пора подступать к делу. — Скради для меня. Приведи тайком, а там не твоя печаль. У меня со двора и сам хан не сведет! Ну как, по рукам? — казак хлопнул киргизца по плечу. Тот дрожал, но еще неизвестно, кого из двоих трясло больше.

— Сынок, Арсланчик, мы возьмем лишь то, что прежде получили б по праву… Праву сильного помочь ослабшему, — пробовала уговорить сына старуха. — Аллах не может не видеть нашу бедность!

— Плево разглядеть. Позырь. Степан, сколь дыр! — поддавшись настроению, осматривая колыхающиеся на ветру лохмотья кошары, сочувственно проговорил Понявкин.

— Ээ-э, на худое толкаешь… — закачал головой киргизец. — Уходите.

Казаки поднялись. Сделав шагов пять, Махин обернулся:

— Ну, как знаешь…

Киргизец не поднял головы. Старуха опять что-то шептала, выхватывая из кипящего масла розовые баурсаки.

Когда Махин и Понявкин возвратились к ханскому шатру, им вычитали за проволочку:

— Мешкотно больно! Во-на, Плешков с ханом успел обернуться, а Василий с бараном.

И действительно, через седло у Чумакова висел дунен, трехгодовалый баран со спутанными по парам ногами.

— Гля, они жрали! Губы блещут! — позавидовал Чумаков. — И че за вами не увязался?

— Поглотали баурсак. Тоже нашел еду, — отозвался Понявкин, спеша, однако, утереть блестки жира. — На возврат, Петр Андреевич?

— Тронем, казаки, коль нету дел боле. — Плешков подобрал повода.

— Ну, а как, уломали степенство? Откажется за Илек переть? — не унимался Понявкин.

— Полагаю, призадумается.

— Ну и благо. Теперьча вот барашка поашаем, верно, Василий?

Еще долго после посещения урядника Плешкова рукав ханского халата впитывал пот. Отказ русских властей впустить его с народом в междуречье Урала и Илека пугал Ширгазы не лишением многоводных, но не единственных в степи пастбищ, а предстоящей в таком случае встречей с непокорными султанами, чьи аулы, отзимовав в глубине степей, вот-вот поднимутся к местам летних кочевий.

Ширгазы старел. Теперь он уже не съедал всей чаши с бишбармаком, которую по привычке наваливали ему с краями. Словно боясь сосчитать свои года, Ширгазы подзывал собак, и они вылизывали чашу до блеска, до дна, глядя в которое хан веселел, будто и впрямь молодел и наполнялся сил. Утерев лоб и немного успокоившись, хан велел позвать муллу.

Торхан Ниагметулла Фейзуллин находился при Ширгазы Айчувакове с самого вступления того в ханское достоинство. И десять лет назад мулла походил на сушеную грушу, какие возят через степь хивинские караваны. Последние годы, смекнув, что ищущий всюду опоры хан привязался к нему, мулла настолько обленился, что и Ал-Коран перестал читать, а выпрашивал себе отлучки домой, подолгу проводя в Сеитовом посаде, что в восемнадцати верстах от Оренбурга на реке Сакмаре.

— Молчи, хан! Сам вижу, какую тучу нагнал на наше солнце окаянный урядник! — отвешивая положенные поклоны, от дверей заговорил Фейзуллин. — Да, наше солнце, Плешков — воробей! Эссен не орел, есть в небе и с большим крылом.

Ширгазы встрепенулся.

— Аллаху мерзок даже запах Веселицкого. Проси убрать его, — вкрадчиво наставлял мулла.

С Председателем Пограничной Комиссии, в чьем ведении были все дела со степью, у Фейзуллина были свои счеты. Надоедливой мухой не упускал тот напоминать об обязанностях, грозя отозвать от хана за неприкрытую праздность.

— Буду просить русского императора, чтобы прислал в Оренбург другого генерала. Князь Григория Семеныч разве когда топал на меня? А вот ты, мулла, напиши, как новоприсланный Эссен, вызвав меня в Оренбург, угрожал мне перед глазами народа низложить меня с ханского достоинства.