Элизабет Гиффорд - Добрый доктор из Варшавы [litres]

Корчак с трудом поднимается на ноги.

– Ремба, что ты здесь делаешь, почему одет как врач?

Лицо Рембы, обычно радостное и приветливое, сегодня серьезное и мрачное.

– Я организовал медицинский пост прямо у ворот, ведь я медицинский чиновник. Мне удалось убедить СС, что некоторые люди слишком больны и их не стоит отправлять. Если человек выглядит больным, в палатке мы накладываем ему какую-нибудь повязку и ночью отправляем обратно в гетто. Но, доктор Корчак, – тихо говорит он, оглядываясь на охранников, – вам здесь не место. Пойдемте со мной. Немедленно идите в офис Еврейского совета и получите освобождение. Я выведу вас отсюда.

Корчак оглядывается на своих измученных подопечных.

– Но как же дети, вы можете вытащить детей?

– Извините, доктор Корчак, но они ни за что не позволят забрать их отсюда.

– Я не могу оставить детей.

– Но ведь сами вы вполне можете получить освобождение. Сейчас речь идет о вашем собственном спасении.

Корчак смотрит Рембе в лицо. Он и раньше понимал, что отправка не сулит ничего хорошего, что детям придется нелегко, что их везут в места, где условия будут крайне суровыми, возможно, в трудовой лагерь для взрослых, но теперь окончательно убеждается – все намного хуже. Ремба знает, что надежды нет. В его пустых глазах отражается разверзшаяся перед ними бездна. Корчак вдруг понимает и немеет от потрясения. Сделать ничего нельзя, слишком поздно, мир катится в пропасть.

Постаревший на глазах Корчак медленно и решительно качает головой:

– Спасибо, друг мой, но я все-таки останусь с детьми. Неизвестно, куда их отправляют. Нельзя бросить ребенка один на один с мрачной бездной.

Площадка для скота заполнена до отказа. Охранники открывают ворота во внутренний двор. Один из них приказывает Корчаку с детьми снова выстроиться в колонну. Рембу отталкивают, он в ужасе смотрит, как через ворота дети уходят к подъездным путям, и слезы катятся у него по лицу.

У входа на площадку слышны громкие крики. За оградой собралась толпа отчаявшихся родителей и родственников, пытающихся вернуть своих детей. Они приникли к забору, плачут, кричат. Охранники отгоняют их, стреляют в воздух, но родственники пытаются прорваться через ворота.

Эрвин сумел протолкнуться в толпе к самому забору. Он вернулся после ночной контрабандной вылазки, узнал новости и тут же бросился бежать. Спеша присоединиться к детям на Умшлагплац, он несся так, что легкие у него чуть не разрывались. Сквозь множество поднятых рук, машущих родным, в глубине двора он видит Корчака, Галинку, Абрашу и всех остальных.

– Пропустите меня! – кричит он. – Я должен быть с ними. Вон тот человек – мой отец, у меня там отец.

Но охрана его не пропускает. Никого больше не пропускают внутрь и не выпускают наружу.

Потом он видит, как Корчак и дети встают, как переходят в дальний двор. Эрвин снова кричит:

– Пустите меня! Там мой отец!

Слезы заливают его лицо, но он ничего не может сделать, только смотреть, как они все проходят дальше и исчезают из виду.

Взоры стоящих у поезда еврейских полицейских устремлены на Корчака и детей, которые приближаются к ним.

Аронек и мальчики с любопытством разглядывают черный от копоти локомотив, огромные, выше головы, колеса. За паровозом тянется череда старых деревянных вагонов для скота, выкрашенных в темно-красный, как бычья кровь, цвет. Двери распахнуты, с грязной платформы внутрь поднимаются узкие деревянные пандусы.

Стефа заходит в первый вагон, встает у открытой двери, пока девочки в рабочих сарафанах, с ленточками в косичках поднимаются по пандусу, у каждой в руках кукла, книга или игрушка. На этот раз еврейская полиция не размахивает дубинками и не кричит, чтобы они торопились. Охранники просто стоят, онемев от потрясения, с побледневшими лицами, иногда помогая ребенку подняться по пандусу.

Когда вагон Стефы заполняется, она смотрит на Корчака долгим печальным взглядом. Немецкий охранник захлопывает деревянную дверь и задвигает засов.

Корчак с детьми заходит в следующий вагон. От едкого запаха извести и хлорки перехватывает дыхание. Нет никакой емкости для туалета. И всего одно маленькое окошко, затянутое колючей проволокой, высоко наверху.

Когда заходят все дети, деревянная дверь захлопывается.

Вагоны этого поезда заполняют дети из приютов и школ гетто. Внутри каждого вагона на двери охранник пишет количество пассажиров. Вслед за этим поездом заполняется следующий, и еще один, и все они уходят.