Карлос Рохас - Долина павших

В гробу Франко лежал в мундире. Многодневная предсмертная агония, бесчисленные кровоизлияния и операции не оставили особых следов на стариковском лице, которое, по-видимому, подновляла и бальзамировала мастерская рука. Только на верхней губе, в самом углу высохшего рта, видна была ранка-укол, заметная даже на телевизионном экране. Ничего не осталось от того, кто был главою государства, президентом правительства, главою национального движения [131] Организация, созданная Франко в качестве политической опоры его единоличной власти, объединявшая фалангистов, монархистов, традиционалистов и другие партии и группировки, выступавшие против республики. и генералиссимусом, ответственным лишь перед богом и историей. Ничего не осталось, еще раз подумал Сандро, от того, кто, выступая перед выпускниками Сарагосской военной академии, заявил, что покончил у себя в стране с офицерами-недоносками и слабаками; кто году в 1942 или 1943 пророчествовал, что мировая война положит конец одной и начало другой эры, когда либеральный мир погибнет от раковой опухоли собственных ошибок, вместе с его империализмом, капитализмом и миллионами безработных; кто в те же самые — или почти в те же самые — дни писал Адольфу Гитлеру, сыну Алоиза Гитлера, чиновнику имперских, королевских и гитлеровских таможен, и Клары, урожденной Пельзль, дочери Иоанна Пельзля, крестьянина из Шпиталя в Нижней Австрии, что чувствует себя связанным с ним крепкими узами в общей исторической судьбе и отступление с избранного пути означало бы самоубийство для него лично и для общего Дела, которое зародилось и начало осуществляться еще в Испании; кто через десять или двенадцать лет после второй мировой войны и самоубийства Адольфа Гитлера, сына Алоиза Гитлера, чиновника имперских и королевских таможен, скажет представителю какой-то французской газеты («Фигаро»?), что решительно никогда за всю войну не собирался становиться союзником стран оси Рим — Берлин, а в некоторой степени и Токио; кто в конце этого всеобщего вооруженного конфликта даст самое негативное определение политического Права из всех, данных после Карлоса II, Околдованного: «Мы не правые, мы не левые, мы и не центр» (Околдованный на смертном одре сказал: «Я — уже никто»); кто в те же самые дни, когда давал интервью французской газете («Фигаро»? «Маттэн»? «Франс-суар»? Нет, нет, только не «Франс-суар»), скажет, что нелепо и дурно считать его диктатором, поскольку прерогатив и полномочий у него гораздо меньше, чем у президента Соединенных Штатов, которым был в то время старик — Эйзенхауэр; кто в разгар гражданской войны уверял корреспондента другой иностранной газеты, на этот раз японской, что, выполнив свою миссию, удалится в деревню, в покой семейной жизни; кто двадцатью годами позже, а именно 22 ноября 1966 года, в связи с представлением в Кортесах Органического Закона о Государстве, будет говорить о демонах, одолевающих испанский народ, как-то: анархический дух, негативная критика, отсутствие солидарности, экстремизм и враждебность; кто за четыре года до смерти, за четыре года день-в-день, утверждал, что, покуда бог дает ему силы, жизнь и ясность ума, он будет твердо держать бразды правления на благо единства, величия и свободы своего народа.

Сандро не хотел поддаваться легким эмоциям. Тем, что во имя очевидных истин заставляли его ворошить-перетряхивать прошлое покойника. Тем, которые снова и снова докучно наводили на мысль, что самая великая власть преходяща, возможно, даже в большей степени, чем сам человек. Ветры времен развеивали пепел империй и рабов. И именно потому, что все смертно, нет ничего более свойственного человеку, чем то, что происходит в истории. Эль-Греко пережил Филиппа II, которому его искусство не нравилось; Веласкес пережил Филиппа IV, который искренне его ценил; а Гойя пережил Фернандо VII, который его боялся и уважал настолько же явно, насколько и загадочно. Подобное повторялось из века в век и от повторения теряло значительность. («Твое тело выставили бы на Пуэрта-де-Алькала, а королевские алебардщики и конница несли бы почетный караул», — твердил внутри один из тех голосов, которые теперь уже невозможно было отделить от его глубинного существа. «Твое тело выставили бы…») Телеэкран походил на темный аквариум, где, как в ночной мгле, скользили дрожащие видения. В далекой, но его собственной и неотделимой от него дали Сандро снова услышал этот пронзительный высокий звук — словно влажным пальцем водили по поющему краю бокала.