Йожеф Дарваш - Колокол в колодце. Пьяный дождь

— На будущий год ты, поди, станешь старшим пастухом?

— Не знаю. Я, пожалуй, еще молод для такого дела.

— Ты же был самым старшим из подпасков!

И они снова надолго замолчали. Так умеют молчать только люди, которые способны уйти в себя. Окутанное вечерним сумраком село все заметнее погружалось в темень. Наступала пора влюбленных: то тут, то там под ее покровом юные парочки собирались у калиток поворковать. Их сдавленный смех вдруг взрывался в вечерней тишине искрометными красками, подобно тому как внезапно лопается бутон, обнаруживая алый цветок, а тихий шепот влюбленных как будто источал пьянящий аромат. Пишту вдруг охватило нетерпение, и чувство трепетного ожидания внезапно сменилось необузданным порывом. Он невольно ускорил шаг, дай он себе волю — оставил бы далеко позади едва плетущегося за ним старика. А старик, наоборот, все замедлял шаг, словно его совсем покинули силы.

— Будь я помоложе, — сказал он, остановившись, ибо на ходу трудно было говорить, — будь я таким молодым, как ты, ей-богу, ушел бы отсюда. Вот вы, молодые, смеетесь надо мной. Дескать, из ума выжил старик. Ладно. Не беда, смейтесь. Пусть будет по-вашему. Но ведь умишко свой я порастерял за долгую дорогу, которую мне довелось пройти. Многое пережил, еще больше перевидал на своему веку. Вам того не доведется увидеть. Но голова у меня пока еще на плечах, кое-что я все-таки кумекаю. Многое подмечаю, многое понимаю. В нашем селе нынче все как-то наперекосяк пошло. Ни дать ни взять кожух, вывернутый наизнанку. Только вот кожух, если надо, опять можно перевернуть мехом внутрь. Смотря по погоде. А тут уж ничего не изменишь. Вспять не повернешь. Все как есть останется. Мир испорчен. Испорчены и люди. Шуба на них вся истерлась, износилась. Нечего переворачивать с переменой погоды. Ты, поди, думаешь, эта напасть, засуха эта, нагрянула просто так, ни с того ни с сего? Нет, неспроста она нагрянула. Не только из-за того, что воду тайком отвели. Человек виноват, человек порождает зло и все беды. Дурное всюду дает всходы, как чертополох на невозделанной земле…

Помолчав немного, старик спросил уже другим тоном:

— А колодец с колоколом все еще на суходоле?

— Под водой скрыт!

— Ненадолго, вот что я тебе скажу. Человек сотворен из праха и во прах обратится. Но человек, он ведь все хуже, грешнее становится. Потому всякий раз земле предают прах хуже прежнего… Вот и прет из земли пакость, вроде сорной травы. Как тут жили в старину? Да никаких бед не знали. Даже самый что ни на есть бедняк и тот имел хлеб насущный. А нынче люди на чужое добро зарятся, готовы глотку перегрызть друг другу. Куда ни глянь — ни складу ни ладу. Всяк норовит для себя заграбастать. А коли останутся ни с чем, то поедом едят друг дружку, вроде как скотина голодная, которая даже на траву-вонючку льстится. Богатеи все соки выжимают из бедноты, а бедняки готовы придушить богатеев. Нынче уж и здороваться меж собой разучились. Все бегут очумелые, незнамо куда. Пешочком или там на повозке добираться, когда нужда есть, видишь ли, уже не по ним. Огнедышащую машину подавай. Слыхал я о такой. Сдается мне, сам дьявол ее тащит. Хоть его и не видать в упряжке. То-то и оно — не иначе сам сатана движет миром.

Усталый, поначалу хрипловатый голос деда все чаще переходил на высокие ноты, а вялое старческое пришепетывание незаметно сменилось запальчивостью. Слова его, произнесенные в потемках, среди таинственных вечерних шорохов, казались вещими. Но ощущался в них безотчетный страх перед неведомым будущим и бесовским наваждением.

Коротая длинные зимние вечера в темной горнице, люди часто рассказывали всевозможные истории — предавались воспоминаниям о давно минувших днях, пытались заглянуть и в неведомое будущее, и во все, что окружало их. Всюду они подмечали приметы, предвещавшие какую-нибудь беду, которую, безусловно, приписывали бесовскому наваждению. Приметы всегда были недобрыми и предвещали одни только напасти. Добра никогда не ждали, если не считать добром то обстоятельство, что беда проходила мимо. Игра в жмурки с угрожающим бедствием, при одной мысли о котором людей бросало в дрожь, вошла в их плоть и кровь и стала такой же необходимостью, как каждодневный прием пищи.

Пишта с раннего детства любил слушать рассказы взрослых о всевозможных загадочных историях. Но то, что дед поведал на сей раз, отнюдь не походило на его обычные побасенки. Парню вдруг стало жутко, по всему телу его пробежала дрожь.