Йожеф Дарваш - Колокол в колодце. Пьяный дождь

— Признаться, танцы не входили сегодня в мои планы.

— Но теперь-то, пожалуйста, не оставляйте меня здесь одну! — Мы стали танцевать. — И еще прошу вас, не обижайте дядю Дюлу.

— Да я и не думал его обижать.

— У него крайне подавленное состояние. Он старается скрыть это, но я точно знаю. Он глубоко потрясен этой трагедией.

Мы танцуем молча, вернее, просто шаркаем ногами, толкаемся в толпе танцующих. Я украдкой посматриваю на нее. Открытое красивое лицо, разве что брови чуть густоваты, но это нисколько не портит его, а наоборот, контраст придает тонким чертам ее лица своеобразную прелесть. Бросая беглые взгляды на танцующих, сравниваю ее с другими женщинами, и мне кажется, что она совсем не такая, как все. Но чем она отличается? Нельзя сказать, что она не по моде одета. И меня это радует, сам не знаю почему. Я не выношу в женщинах подчеркнуто показное пуританство: это обычно либо позерство, либо проявление духовной лени. В этой женщине привлекает именно то, что она модно, со вкусом одета и в то же время не выглядит вычурно напряженной; в каждой мелочи сквозит ее индивидуальность, вкус, присущий только ей, даже в оригинально повязанной цветной косынке на шее. «Волей-неволей засмотришься, глаз не оторвешь», — как принято говорить у нас, киноработников. Как же я этого раньше не заметил? И мне еще больше стало неловко за свою бестактность.

— Вы простите меня за все эти…

— Вы хорошо знали Гезу Балла?

— Он был моим близким другом.

— Правда? — Она смотрит на меня широко раскрытыми глазами и даже останавливается. — Я так люблю его картины… Это даже не то слово — люблю. Меня всегда захватывала страстная натура их создателя…

Мне приятно, что она не задает праздных вопросов, которые в последние дни особенно часто можно было услышать от падких до сплетен любопытных: «Вам что-нибудь известно?», «Что его побудило?», «В самом деле из-за этой женщины?..», «Его действительно затравили, загнали в гроб?», «Может, он спился?..»

— Да, да, продолжайте, я слушаю!

— В его полотнах чувствуется борение мятежной души. Только вот я никак не могу понять, против какого зла… и во имя чего он боролся? Скорее, догадываюсь… Мне даже иной раз хотелось прийти ему на помощь…

На ее лице уже нет и следа сконфуженности и обиды, они сменились искренним восхищением. Оно придало ее лицу удивительную гармоничность. Гармоничность? Нет, это, пожалуй, не то слово; гармоничность — это завершенность, законченность, а в ее лице пленяет порыв, стремление глубже понять истину, самую суть явления.

Заметив мой восхищенный взгляд, она немного смущается и говорит уже совсем другим тоном:

— Я в какой-то мере занимаюсь и искусствоведением. Просто так, из снобизма. — И уголки губ ее чуть-чуть кривятся.

— Могу я задать вам вопрос?

— Пожалуйста.

— Но вы не поймете меня превратно?

— Все будет зависеть от вопроса. С учетом того, кто задает его.

Я некоторое время колеблюсь, но потом все же решаюсь:

— Что у вас общего с Чонтошем?

По тому, как вздрогнули ее ресницы, мне стало ясно, что она правильно поняла меня. Она устремила на меня открытый и прямой взгляд.

— Я питаю к нему большое уважение. И мне жаль его. — Затем, помолчав, она продолжает: — Может, это глупо, но я усматриваю большое сходство между судьбами его и Гезы Балла… Это ничего, что внешне они так различны. И что даже питали неприязнь друг к другу… А вы какого мнения на этот счет?

— Все, что я услышал от вас, так неожиданно для меня.

Вокруг нас все неистовее, в убыстряющемся темпе танцуют пары, а мы топчемся на месте среди этой толчеи. Дюси нетерпеливо, явно нервничая, посматривает в нашу сторону. Мы направляемся к нему.

Дюси показывает на часы.

— Вы не опоздаете в университет? — спрашивает он тревожно, и щека его нервно подергивается.

— Ой, и правда! — Она хватает свои вещи, пожимает нам руки и торопливо уходит.

А мы сидим за столиком, не зная, о чем говорить. Дюси весь поглощен разглядыванием танцующих. Только что состоявшийся разговор навел меня на размышления. Кто она, эта женщина? Что побудило ее говорить такое? Я никак не могу понять, что гнетет меня: то ли неудовлетворенность тем, что мучившие меня вопросы так и остались невыясненными, то ли что-то другое. Меня так и подмывает спросить у Чонтоша, но я, по сути дела, и сам толком не знаю, что именно. А он, словно догадываясь, что я вот-вот задам ему вопрос, говорит:

— Взгляни, какие красивые ножки! — И кивает в сторону одной из танцующих. — Так бы и впился зубами! — Он заливается дребезжащим смехом и, не дожидаясь, как я отреагирую на эту пошлость, поспешно вскакивает. — Пошли. Или ты еще остаешься?