Йожеф Дарваш - Колокол в колодце. Пьяный дождь

— Нет, не терзало. Этак — никогда. — После некоторого раздумья добавляет: — Нам уже не по двадцать лет, Бела. Кстати, минувшие годы были не такими уж легкими. — И, как бы спохватившись, что переборщил, переходит на полушутливый тон, стараясь смягчить свои слова: — Каждый год войны считается за два.

— Велика премудрость! — морщусь я. Я не в духе и не пытаюсь скрывать это. Андраш украдкой косится на дверь, словно поджидает кого-то. Это еще больше расстраивает меня. Возможно, именно поэтому я значительно острее ощущаю потребность осмыслить, что же все-таки произошло. — А вопросы Гезы? Что ты по этому поводу скажешь?

Андраш пожимает плечами.

— Сами вопросы и того, кто задает их, едва ли можно рассматривать в отрыве друг от друга.

— Дешево же ты решил отделаться!

— Почему дешево?

— Я усматриваю в вопросах Гезы острую потребность разобраться, осмыслить все, без чего становится трудно жить дальше…

Не знаю, как прозвучал мой голос, каким был мой взгляд, но Андраша он явно смутил.

— Теперь ты и впрямь пугаешь меня… — негромко говорит он и, стараясь скрыть волнение, закуривает.

— Пугаться тебе нечего! — говорю я, поднимаясь, хотя предпочел бы остаться здесь, ибо мой уход мог быть воспринят как банальный кадр в фильме, рассчитанный на дешевый эффект. А зачем оставаться? У меня в душе нехороший осадок, чувство неудовлетворенности. Все сказанное мною не выражало в полной мере того, что терзало меня. Я не смог как следует выразить свою мысль. Зачем я затеял этот разговор? Получилось то же, что и с фильмом… Неужели так будет всегда и во всем?.. Я ощущаю внутреннюю пустоту, чувствую, что запутался еще больше, чем до прихода сюда.

Андраш с трогательным, искренним участием удерживает меня:

— Не уходи, побудь еще! Мы так ни о чем и не потолковали как следует!

— Я спешу по делу. Меня ждут.

— Слушай! — говорит он, хлопнув рукой по столу. Звенят рюмки. — Вечером приходите к нам на ужин. Ладно?

Я нехотя соглашаюсь.

— Ладно.

Уже на лестничной площадке меня так и подмывает вернуться назад и сказать: «Вот черт, совсем забыл, у меня же сегодня занят вечер…» Но так и не хватило духу это сделать.

Оставив машину на стоянке министерства, я пошел пешком в сторону улицы Ваци. Солнце спустилось к горизонту, светило мягче, тусклее, словно лучи его пропускались через фильтр. Подделывающийся под весну октябрь вводил в заблуждение и солнечный свет. Не будь на тротуаре множества опавших листьев, можно было бы подумать, что сейчас май. Какие красивые женщины! Цветущие и молодые!.. Они даже не подозревают, какое обаяние исходит от них. Если бы они это знали, то любовались бы собой, а это свело бы на нет все очарование их естественной красоты. Неужели и в пору моей юности воздух был так же наэлектризован притягивающей, магнитной силой счастья, которое излучали эти молодые привлекательные женщины? Или жизнь и на самом деле стала правдивее, и не только на словах? Люди стали шире общаться между собой, а их взаимоотношения стали строиться на естественной, здоровой основе? Не знаю. Моя молодость прошла иначе. Мне никогда не приходилось разгуливать по набережной Дуная и по улице Ваци. Во всяком случае, не помню. Значит, этого и не было. Выглядывающие коленки, юбки с разрезами, платья, подчеркивающие линию бедер, — неужели все это только дешевая изощренность в стремлении выставить товар напоказ? Но что это со мной, откуда такое стремление даже это превратить в своего рода «теоретическую» проблему?

Неужели старею?

Пятьдесят лет?

«Современное восприятие жизни», — нередко приходится слышать. В том числе и от своих детей. Маленькая Марта тоже без конца твердит о том же самом. В пору моей юности разве было не так? Тюрьма… пересыльный пункт… запреты, штыки, страх… война и позор… На что мы растратили юные годы?

Из первой попавшейся телефонной будки звоню домой. Трубку берет тетушка Рози.

— Сударыни еще нет дома.

Она, как и тетушка Балла, называет Марту сударыней. Уже двадцатый год она у нас. Когда в тысяча девятьсот сорок четвертом мы, спасаясь от преследований, уехали в Вёльдеш, она вернулась к брату в Ракошчаба. Потом, после Освобождения, когда моя семья снова возвратилась в Пешт, не дожидаясь особого приглашения, явилась и тетушка Рози, словно ища в тихой гавани спасения от разбушевавшейся морской стихии. «Разве там оценят, где уж им…» Где «там» и что именно «оценят», она никогда не могла толком объяснить, так ни разу и не закончив эту фразу, хотя неоднократно повторяла ее.