Йожеф Дарваш - Колокол в колодце. Пьяный дождь

— Что это вы раскричались?! У себя дома я могу делать все, что хочу. — За его спиной теперь стояли еще два дюжих молодца, таких же разгоряченных и раскрасневшихся, как он. — У нас праздник!.. Мы веселимся!.. — Пьяно, по-идиотски ухмыляясь, он выбросил руку вверх: — Упорство и натиск! Хайль Салаши!

Не знаю, то ли жест его Геза воспринял как намерение нанести ему удар, то ли зубоскальство верзилы взбесило его, но он вдруг размахнулся и сильно ударил его кулаком по лицу, потом пнул ногой в живот. Детина, застонав, как мешок повалился назад. Стоявшие сзади подхватили его, оттащили с порога и захлопнули дверь. Я ничего не понимал. И ждал, что они все бросятся на нас… Но тут я увидел, что кое-кто из наших уже успел подойти к нам. У нас за спиной стояли: Алмар, Селеш, даже Биркаш… Фейер, Шари… И конечно, Пиноккио.

Мы немного подождали; но за дверью не слышно было никакой возни. Только по-прежнему орало радио.

Мы вернулись в мастерскую. Никто не проронил ни слова. В мастерской было тихо, одна лишь Ленке всхлипывала. Пишта стоял рядом с ней, подавленный, поникший; его длинные, беспомощно повисшие руки чуть не доставали до полу. Усы тоже обвисли. Радио кто-то успел выключить. Сквозь стену доносился монотонный гул голосов, но слов разобрать было невозможно.

Молчание становилось гнетущим.

Не знаю почему, но меня терзал жгучий стыд, хотелось взвыть, подобно раненому зверю. Гости Пишты растерянно стояли, не зная, что им делать, каждый молча думал о своем; затем, не прощаясь, стали один за другим расходиться. Но не потому, что испугались — это было видно, — никто из них не торопился.

Ко мне подошел Пишта.

— Как быть с Лили? — спросил он чуть слышно. — После всего, что произошло, ей ни в коем случае нельзя оставаться здесь.

— Но я ведь тоже иду не к себе, даже не знаю, где смогу сам пристроиться. — А про себя добавил: «И вообще, какое мне дело до этой женщины?» Во мне закипела злоба.

Геза, о чем-то шептавшийся с Шари, прислушался к нашему разговору.

— Ты ничего не знаешь и совсем ни при чем тут! — успокоил он Пишту. — Ты даже не выходил… Впрочем, им теперь не до нас, своих дел по горло.

Ленке, прижимая к себе детей, ахала и охала сквозь слезы:

— Возьми… Уведи ее с собой…

Я думал, она сейчас опять начнет биться в истерике. Лили сидела в стороне и держалась так, словно ничего не видела и не слышала. Будто речь шла совсем не о ней.

Все ушли, остались только Геза, Шари да я… Ну и Пиноккио, разумеется. Он прислонился к стене, держа под мышкой свои рисунки, украдкой посматривал на Гезу, время от времени громко шмыгая носом.

Геза отвел меня в сторону.

— Пожалуй, и тебе пора уходить… — негромко сказал он.

— А ты?

— Я тоже сейчас пойду. — Затем, сделав над собой усилие, спросил: — Дюси дуется на меня?

— Он ничего не говорил.

— Что бы там ни произошло, можете рассчитывать на меня… — Он стиснул мою руку. — Ты знаешь адрес Шари? — И с хрипловатым смешком добавил: — Она позвала меня к себе. Причитается награда за великий национальный подвиг…

На дворе стоял непроглядный мрак. Дверь соседней мастерской была закрыта, доносились оттуда лишь звуки радио.

Я дошел уже почти до ворот, когда услышал за собой шум шагов, такой же как под вечер, несколько часов назад. Я остановился. Когда Лили подошла, я, ни слова не говоря, взял у нее из рук чемоданчик.

Так, молча, не обменявшись ни единым словом, мы прошли через весь город.

При тусклом маскировочном освещении он выглядел мрачным. Трамваи ходили медленно, пробираясь ощупью, как слепые нищие. То и дело с бешеной скоростью проносились грузовики с немецкими солдатами и нилашистами, время от времени поблескивая вспышками ослепительно яркого света фар. В неосвещенных трамваях ехало мало пассажиров, да и те сидели угрюмо и молча, втянув голову в плечи. Утром и даже, пожалуй, еще днем я стал бы, возможно, присматриваться к ним, стараясь определить, чем вызвано их угрюмое молчание. А сейчас у меня не возникло такого желания. И не только потому, что все равно я ничего не разглядел бы в темноте.

Нам пришлось взбираться на самый верх Розового холма.

Под нами расстилался погруженный в темноту город, до нас доносился лишь неясный шум, похожий на глухие удары огромного невидимого сердца. Откуда-то, скорей всего со стороны крепости, ночную темень огласил треск частых ружейных выстрелов. Я даже не остановился, чтобы определить, откуда именно стреляют.

Где-то далеко-далеко, на юго-востоке, небо озарялось красными сполохами, как зарницами в безоблачные летние ночи. Я схватил Лили за руку.