Йожеф Дарваш - Колокол в колодце. Пьяный дождь

— Слушайте обращение Ференца Салаши к венгерской нации, призванной к оружию…

Я видел вокруг себя бледные, растерянные лица ошеломленных людей. Да и сам я, наверное, выглядел не лучше. Тусклый свет в просторной мастерской отбрасывал на эти лица причудливые тени. Даже Шари, широко раскрыв глаза, стояла в такой позе, словно и для нее стало важным что-то другое, а не только ее собственная персона. За стеной раздался дикий рев и невообразимый шум и грохот. Казалось, дом не выдержит и вот-вот рухнет. Самый младший Вирагош, сонно посасывавший соску на коленях у Ленке, испуганно заплакал и прижался к матери.

— Нилашисты… — пояснил Пишта. — Веселятся… — Он пытался улыбнуться, но на его скуластом лице появилась мучительная гримаса.

«Наступил критический час в тысячелетней истории венгерской нации… На землю нашей родины, угрожая нашему существованию, вторгся внешний враг. Внутренний враг нашей отчизны вступил в сговор с ним…»

Все мы на протяжении вот уже нескольких часов знали, во всяком случае предполагали, что именно так и будет, что ничего иного не могло и быть… И все же только что услышанное ошеломило нас своей неожиданностью. Во всяком случае, я испытал именно такое чувство. Я посмотрел на Гезу: он стоял, сжав губы и опустив руку на плечо Пиноккио. Он привлек к себе долговязого подростка, словно оберегая от чего-то. Миклош Биркаш как ни в чем не бывало, словно он был совершенно спокоен, медленно поднялся и, подойдя к кубистской картине Пишты, начал сосредоточенно, с интересом ее разглядывать.

«До сих пор страной заправляла паразитическая клика, спаянная общностью корыстных интересов и круговой порукой. Именно эта клика сделала регента орудием для достижения своих преступных целей…»

За стеной неистовствовали пуще прежнего. Только на этот раз рев усиливался в конце каждой фразы.

— Что там за подонки? — зло спросил Геза.

Всегда уравновешенная, с мягкой улыбкой, Ленке дрожала, словно в лихорадке, у нее зуб на зуб не попадал; наверное, такой звук издает посуда на кухне во время землетрясения.

— Пишта, пойди… скажи им… — умоляюще попросила она.

— Пусть потешатся, — попытался успокоить ее Пишта.

«В этой решающей битве друзья Германии, Италии, Японии — наши друзья, их враги — наши враги… Наша нация во имя священной борьбы и окончательной победы объединилась с жизнеспособными и призванными править миром нациями…»

Неистовый рев сопровождался теперь уже яростными ударами в стену.

Ленке, прижимая ребенка, истерично закричала:

— Иди же! Иди! Какой же ты трус! Трус! — кричала она сквозь слезы. Вслед за младшим заплакал и ребенок постарше. Пишта, бледный и беспомощный, гладил жену по голове, утешая. Шари тоже принялась успокаивать ее; склонившись над ней, она что-то шептала ей на ухо, но Ленке зарыдала еще пуще. — Трус! Какой же он трус! — выкрикивала она. Это был уже скорее вопль, чем крик.

Сквозь истерические рыдания до моего слуха долетали трескучие фразы из радиоприемника:

«Борьба идет не на жизнь, а на смерть, по принципу: или мы уничтожим врага, или он нас… С неумолимой беспощадностью мы должны устранить сеющих раздоры интриганов, готовых капитулировать раболепных пособников врага, лживо прикрывающих свою трусость словами о здравом смысле и объективной оценке обстановки…»

Стена содрогалась от бешеных ударов, казалось, она вот-вот проломится…

— А-а, сволочи! — выругался Геза и шагнул к двери.

Пишта бросился за ним.

— Не сходи с ума, Геза!

— Отстань! — ответил тот, отталкивая Пишту.

— Трус! Трус! — визжала Ленке. Дети ревели. Творилось что-то невообразимое.

— Не надо… не надо, дядя Геза! — Пиноккио вцепился в него, в голосе его звучали испуг и мольба. Словно он обрел в нем своего отца и боялся снова потерять. Геза стряхнул его с себя и вышел за дверь.

Я кинулся за ним.

Когда я догнал его, он уже барабанил кулаком в дверь соседней мастерской и с ожесточением колотил в нее ногами. Дверь распахнулась. И мне вдруг показалось, что сейчас к нам, весело посмеиваясь, выйдет Йенци, похожий на садового гномика, и скажет: «Ну и шутку же я отмочил, прямо потеха!..»

Но в дверях появился высокий широколицый незнакомый мужчина; красное лицо его лоснилось, от него разило палинкой.

— Но-но-но, полегче! — заикаясь, пробурчал он. — Вы чего дом ломаете!

Из помещения доносились громкие звуки настроенного на полную мощность радиоприемника.

— Это вы его ломаете, сволочи!