Ильдефонсо Фальконес - Собор у моря [Литрес]

Но почему-то промолчал.

— Тебе нравятся фиги, Жусеф? — спросил он его однажды, вспоминая искривленные стволы, которые высились посреди всеобщей разрухи.

— Ну хватит, Жусеф, — сказал ему отец, заглянувший к ним в сад и услышавший, как настойчиво малыш просил, чтобы Арнау рассказал ему еще об одном сражении. — Иди спать.

Жусеф послушно попрощался с отцом и Арнау.

— Почему ты спросил у ребенка, нравятся ли ему фиги? — спросил Хасдай, когда сын удалился.

— Это длинная история.

Не говоря ни слова, Хасдай сел напротив него.

«Расскажи мне ее», — попросил он Арнау взглядом.

— Мы уничтожали все… — признался ему Арнау, кратко поведав о трагических событиях, — кроме фиговых деревьев. Нелепость, правда? Мы опустошали поля — и посреди сожженной нивы стояло одинокое фиговое дерево, которое смотрело на нас, как бы спрашивая: зачем мы это делаем?

Арнау погрузился в свои воспоминания, и Хасдай не решился перебивать его.

— Это была бессмысленная война, — добавил в конце бастайш.

— На следующий год, — задумчиво произнес Хасдай, — король взял Руссильон. Хайме Мальоркинский стал перед ним на колени с непокрытой головой и сдал свои войска. Возможно, первая война, в которой ты участвовал, послужила для…

— Для того, чтобы убивать голодом крестьян и их детей, — перебил его Арнау. — Может быть, это делалось с целью, чтобы войска Хайме не смогли обеспечить себя съестными припасами, но почему должны были умирать простые люди? Поверь мне — мы всего лишь игрушки в руках знати. Все эти господа решают свои дела, не принимая во внимание, сколько смертей и нищеты они могут принести остальным.

Хасдай вздохнул:

— Если бы ты знал, Арнау… Мы ведь собственность короля, мы принадлежим ему… как вещи.

— А я пошел на войну сражаться за родину, но вместо этого сжигал поля простых людей.

Мужчины задумались.

— Ладно, — вздохнул Арнау, прерывая молчание. — Теперь ты знаешь, при чем тут фиговые деревья.

Хасдай поднялся и, похлопав Арнау по плечу, пригласил его войти в дом.

— Посвежело, — сказал он, глядя на небо.

Когда Жусеф убегал, оставляя их вдвоем, Арнау и Ракель обычно беседовали в маленьком саду семьи Крескас. Они не говорили о войне; Арнау рассказывал девочке о жизни бастайшей и о своей покровительнице — Святой Марии.

— Мы не верим в Иисуса Христа как в Мессию. Мессия еще не явился, и еврейский народ ожидает его пришествия, — сказала как-то Ракель.

— Говорят, что вы его убили.

— Неправда! — возразила она, помрачнев. — Это нас всегда убивали и изгоняли отовсюду, где бы мы ни находились!

— Говорят, что на Пасху вы приносите в жертву христианского младенца и съедаете его сердце и внутренности, чтобы исполнить ваши обряды.

Ракель отрицательно покачала головой:

— Какая глупость! Ты убедился в том, что мы не можем есть мясо, если оно не кошерное. И наша религия не позволяет нам употреблять кровь. Что нам делать с сердцем ребенка, его ручками или ножками? Ты уже познакомился с моим отцом и отцом Саула. Неужели ты думаешь, что они способны съесть ребенка?

Арнау вспомнил лицо Хасдая, его мудрые слова, вспомнил его благоразумие и нежность, сиявшую на лице, когда он смотрел на своих детей. Как такой человек мог съесть сердце ребенка?

— А гостия? — спросил он. — Говорят, что вы используете ее, чтобы мучить Иисуса Христа и возобновлять его страдания.

Ракель замахала руками:

— Мы, евреи, не верим в транссубс… — Девочка вскочила в нетерпении. Она всегда спотыкалась на этом слове, когда разговаривала с отцом. — Транссубстанциацию! [12] Транссубстанциация — пресуществление хлеба и вина в тело и кровь Христовы во время таинства евхаристии. — выпалила она на одном дыхании.

— Во что?

— В транс-суб-стан-ци-а-ци-ю. Для вас это означает, что Иисус Христос есть в гостии, что гостия на самом деле — тело Христово. Мы не верим в это. Для евреев ваша гостия всего лишь кусок хлеба. Было бы довольно бессмысленно с нашей стороны мучить обыкновенный кусок хлеба…

— Значит, все, в чем вас обвиняют, неправда?

— Конечно.

Арнау хотелось верить Ракели.

Девочка смотрела на него открытыми глазами, умоляя его выбросить из головы все предрассудки, с помощью которых христиане стремились ославить ее общину и верование евреев.

— Но ведь вы ростовщики! Этого-то вы не можете отрицать.

Ракель собиралась ответить, но в этот момент раздался голос ее отца.

— Нет. Мы не ростовщики, — вмешался в разговор Хасдай Крескас, подходя к ним и присаживаясь рядом с дочерью. — По крайней мере, мы не такие, как об этом рассказывают.