Николай Шадрин - Сестра милосердия

— Борбоська! — прокричали от особняка. — Домой!

Собачку будто в воду опустили, поплелась, но по пути все останавливалась, дрожала, припадала на передние лапы, и все казалось, вот крикнет: «Пойдемте, Анна Васильевна. Он вас ждет!» Анна покачала головой и побрела прочь. Собачка пронзительно, слезно взлаивала, умоляла остановиться, и уж не знала, бежать ли следом за любимой женщиной хозяина или вернуться домой, заставить его догнать Анну. Казалось, сердце у собачки разорвется от переживаний за того и другого.

И лукавые мысли смущали: повстречай сейчас Аким, позови — пошла бы! «Коль не нужна никому — пусть достанусь обрезчику с завода Рендрупа!» — шла и даже рукой отмахивала по-военному. Как дед, бывало. «Не стану Борбоськой скакать — не дождетесь!» Особенно оскорбил поступок часового:

— Их высоко превосходительство отсутствуют-с! — и дорогу загородил. Герой с дырой! «Не отсутствуют-с, скотина такая, а видеть не хотят-с!» И озиралась, будто, в самом деле, хотела встретиться с Акимом. Но это был минутный всплеск обиды. Все прекрасно понимала. Не до нее. «Катя Строфа», вот что! Армия катилась под ударами красных. Какая уж тут любовь.

Считалось, что мастерская готовится к эвакуации. На самом деле, закрылась и ожидала смены власти. Чтобы шить то же белье, но уж не для белых сатрапов, а на вполне красных героев. С фабрики Богаткина везли штуки сукна, чтобы встретить новых хозяев шитьем буденовок и «разговоров» на широкую грудь. Но большевики стояли на подступах — а «кадеты» с предателями поступали сурово. И мастерская, уже закрывшись, все-таки продолжала кормить персонал.

В обед, как и прежде, — миска каши и компот из смородины. Компот заставлял вспомнить морс Колчака. Никто не умел его делать лучше адмирала! Особенно малиновый и брусничный! На севере, на шхуне «Заря» он ставил и «амброзию»: самодельное вино из голубики. «Вкуснятина, — говорил Бегичев, — пальчики оближешь! И крепкуча, язва — чистый яд!»

Бегичев оставил приятное впечатление.

— Вот это настоящая жена Колчака! — кричал он своим дурным, простуженным голосом. — А то Софья мне сразу — вэ! — грубо сморщился. И Анна полюбила его за этот несправедливый, но такой лестный отзыв. Софья Федоровна была женщиной в высшей степени достойной. Одних языков успела выучить семь штук. Да, видно, не за это любят жен мужья!

И опять забилось сердце, и стеснялось дыханье в груди. Нападало беспокойство, непреодолимый зуд, потребность увидеть его! Это доводило до затмения рассудка, могло толкнуть на ужасный поступок. «Прости, Господи, грешную, глупую!» И, правда, голова пустая. И ноги ватные — нет-нет да и качнет, поведет в сторону. И даже весело на душе от мысли о болезни.

Вдоль улицы — магазинчики. Здесь нет продовольственной милиции, никто «не хвостился» — цены отпустили больше года назад. Но правильно ли? Цены взлетели до луны! Продукт проквашивался, тух и гнил — а народ свирепел в голодухе. Обнищавшая армия только и смотрела, чем бы кого прижать, ободрать. А ведь в Библии сказано: ни один солдат не воюет на своем довольствии. Но нет, воюют. И кладут свои жизни молодые. Везут и везут их на санях под брезентом. И вспоминался брат, так же умерший от ран.

Заходила в магазин погреться и опять брела, пока ноги не принесли… на завод. Зачем? Чего хотела она? Ясно, что случайно, но… Случайно ли? Широкие ворота, длинные сараи. Оттуда скрип и железный звон. Что-то клепают и точат.

Из ворот выходили рабочие, смотрели. Анна вздохнула, побрела обратно к центру. Ноги будто увязали в зыбкое болото, каждый шаг — с трудом. Клонило в сон. И весело! Смешно. Фонарь вдруг стронется, поплывет; дорога так и кинется в глаза. Ноги неподъемно тяжелы, а сама невесомо легка. Кажется, сбрось бархатные сапожки — и унесешься к облаку. Вслед отлетевшим на юг журавлям.

И снег летит белым серпантином, свивается, норовит сесть пушинкой в глаз, слепит, велит остановиться. И что такое приключилось, какой такой магнит манил ее к заводу? Очнулась — стоит напротив тех же ворот! Или и не уходила никуда? Повернулась туда-сюда, да так и осталась на месте. И уж неприятно: чего выжидаю? И опять пошла в сторону города — ноги не слушались, будто в трясину увязли.

Бросило в жар — а боль в суставах отступила. И опять походка легкая! Торопится, торопится, чуть ли ни бежит — а все на месте! Будто на привязи.

Почему тянуло сюда, к этому металлическому грохоту? О чем-то не договорили? Что-то нужно было объяснить? Ах да! Он сказал, что победа Германии — благо. Что скоро рухнут границы, и все станет общим. Ничьим! Кто что хочет, тот то и бери. Пользуйся! И неважно: русская ли земля, немецкая или французская! Где хочешь, там селись, работай, наслаждайся жизнью! Это только кажется, что проиграли всеми побежденной Германии, а на самом деле победили! Во всех парламентах мира сядут русские рабочие!