Дмитрий Гусаров - Гусаров Д. Я. Избранные сочинения. (Цена человеку. Вызов. Вся полнота ответственности)

— Военный человек?

— Да. Бывший прапорщик.

— Большевик?

— Да.

— В отряде много большевиков?

— Много. Вчера почти все записались.

— Как это записались?

— А так. Пришел вчера Илья Печерин и говорит: «Товарищи красногвардейцы! Кто желает записаться в партию большевиков–коммунистов, подходи ко мне в порядке очереди!» И тут же всем желающим партийные билеты выписал.

— Просто у вас, однако. Ты тоже записался?

— Я записался в сочувствующие.

— Это почему же?

— Не знаю. Так просто. — Дмитрий помолчал, потом улыбнулся: — По–настоящему я и есть сочувствующий… Сочувствую революции и партии коммунистов–большевиков.

— Только сочувствуешь?

— А тебе этого мало? — насупился Дмитрий.

— Смотри, какой ты у нас! — покачал головой Петр. — Решил, значит, посочувствовать, а остальное про запас оставить. Ну–ну, не обижайся. Я пошутил. По–моему тоже — лучше из сочувствующих в члены партии переходить, чем наоборот.

Стоять было холодно. Как Петр ни прятал подбородок в поднятый воротник демисезонного пальто, но укрыться от леденящего ветра никак не удавалось. Они медленно двинулись по Полевой к губернаторскому парку.

— Ты знаешь, — сказал Дмитрий. — Меня многие про тебя спрашивают.

— Кто именно? — заинтересовался Петр.

— А почти все. Как узнают, что я твой брат, так и спрашивают: где ты, что ты? До революции на улицах гимназисты и студенты останавливали. Недавно один наш петрозаводский из Петрограда приезжал, я на посту стоял — так тоже интересовался… Ты чего в Петрограде так долго задержался? Служил там где, что ли?

— Служил.

— Где?

— Потом расскажу. Ну и погодка! Как только ты на посту стоять будешь?

— Сегодня мне повезло. На телеграфной станции дежурить. А другим — беда! Хорошо, хоть тулупы достали. Ну, мне торопиться надо, а то опоздаю.

— Счастливо тебе, Митя!

На крыльце дома Петр встретил мать. Ему показалось, что она поджидала его, лишь для вида выметая набившийся в сени снег.

— Проводил братца? — ласково спросила она. — Спасибо тебе, сынок!

— За что, мама? — удивился Петр.

— За радость спасибо. Что не забыл нас, приехал… А потом… Посмотрела я, как вы дружка за дружкой — взрослые да самостоятельные — из избы выходите, и, видит бог, слеза прошибла. Не было у меня в жизни другой такой радости.

— Ну что ты, мама! Тебе спасибо.

Петр взял из ее рук голик и, хотя работа была явно бессмысленной, так как пурга нисколько не утихала, старательно вымел крыльцо.

— Петенька, сынок… Я вот спросить тебя хочу!

— Да, мама.

— Правду ль ты мне тогда в письме написал? Помнишь, о семье–то своей?

— Помню.

— Давно ль вы поженились?

— Третий год идет.

— Вот то–то я и гляжу! — вздохнула мать. — Мальчик–то и впрямь не твой вроде. А Оленька — вся в нашу породу. Как развязала платок да глянула — сразу увидела.

— Мама, можно тебя попросить?

— Говори, сынок, говори.

— Об одном хочу просить тебя, мама. В нашу ли, не в нашу породу ребята — но нет в доме чужих детей. Наши они теперь, родные! Спасибо, что ты сразу завела разговор. Я весь вечер ждал. И Берта ждала — сидела на себя не похожая. Нам с тобой говорить об этом нелегко, а ей каково! Она ведь, мама, добрейшей души человек! И то, что она и ее покойный муж сделали для меня, никто не мог бы сделать!

— По любви ль вы поженились, Петенька! — И сама почувствовав неловкую прямоту своего вопроса, сразу поправилась: — Может, ты по доброте своей решился? Я не осуждаю, не думай, а просто знать хочу.

Петр усмехнулся:

— Боишься, что ловкая латышка хитростью завлекла твоего сына? Не волнуйся, мать. Все было как надо. Ты ее полюбишь, и все будет хорошо.

— Давай–то бог, сыночек! Об этом я только–то и забочусь. Другого ничего и не надо!

— Николай Тимофеевич Григорьев все там же на Большой Голиковской живет? — спросил вдруг Петр.

— Там. Никак ты к нему идти надумал? Поздно ведь, сынок, да и пуржисто.

— Схожу. А то завтра некогда будет. Скажи Берте, что часика через два вернусь. Пусть она отдыхает. Намаялась в дороге с ребятишками!

Поблуждав по узким полутемным коридорам бывшей губернской управы, Петр наткнулся на дверь с бумажкой: «Комиссариат труда».

В комнате три стола. Вокруг каждого — люди. Все они говорят, спорят, занимаются своим делом, не обращая внимания на соседей.

— Пиши, Маркелыч, дальше… Пункт шестой: «Все сделки и контракты, заключенные без ведома…»

— Я утверждаю, что инженер Крутов — явный саботажник и подлец!