Дмитрий Гусаров - Гусаров Д. Я. Избранные сочинения. (Цена человеку. Вызов. Вся полнота ответственности)

— К тому же, уважаемый Константин Васильевич, — медленно и веска закончил Благовещенский, — я уже более года административными делами типографии стараюсь не заниматься. Все эти функции возложены теперь на смотрителя господина Максимова, который известил меня, что Анохин уволен из типографии первого числа августа по собственной просьбе. Честь имею!

Он еще раз поклонился и зашагал к Петровской площади чуть быстрее обычного.

Отношение Благовещенского заметно остудило пыл Константина Васильевича. Если уж такой человек, как Иван Иванович, хорошо знавший Анохина и слывший в городе покровителем гуманитарных наук и искусства, не пожелал вникнуть в дело, то на кого же из власть имущих можно рассчитывать еще?

Благовещенский состоял членом многих попечительских и благотворительных комитетов, которые возглавляли сам губернатор Протасьев или его супруга. Он пользовался таким их расположением, что Протасьев, несмотря на разницу в чинах, иногда навещал в качестве гостя дом Благовещенского на Зареке. Неужели же начальник губернии не уважил бы скромного ходатайства своего любимца, чтоб хоть как–то облегчить участь совершившего ошибку юноши?

Неожиданным и столь ранним посещением судебный следователь Чесноков был удивлен до крайности. С давних пор его холостяцкая квартира редко видела гостей даже в обычное для визитов время. А тут — извольте видеть — гость в восемь утра, да к тому же, хотя и известный в городе, но совершенно малознакомый.

Попросив через служанку подождать, Чесноков прервал завтрак, оделся по всей форме и вышел в небольшую гостиную, где Собакин перелистывал лежавший на столе августовский номер «Русского богатства».

Вежливо раскланялись, пожали друг другу руки и присели в кресла. Испытывая все усиливавшееся волнение, Собакин объяснил, что осмелился побеспокоить хозяина по не совсем обычному делу, которое, возможно, покажется странным, но он считает своим долгом…

— Буду рад оказаться полезным, — тихо произнес Чесноков, давая понять, что долгое вступление и извинения излишни.

С чувством неуверенности и даже какой–то вины перед невозмутимым хозяином Константин Васильевич принялся рассуждать, что гуманизм, борьба за справедливость и сострадание к простым людям всегда составляли одну из самых лучших черт деятелей русской культуры, что всем им — людям образованным или облеченным властью — необходимо быть особенно чуткими и справедливыми, когда речь идет о молодом поколении, которому свойственны искания и ошибки, что лично у него нет других интересов, кроме желания как–то облегчить участь юноши и дать ему возможность защитить себя всеми дозволенными законом средствами…

Возможно, Собакин говорил бы еще долго, но Чесноков, терпеливо слушавший его, неожиданно улыбнулся.

— Вы, вероятно, имеете в виду дело Анохина? — спросил он,

— Да, да, — с радостью подтвердил Собакин.

— Что же вы хотите?

— Извольте. Сейчас объясню! — Константин Васильевич в волнении поднялся и прошелся по комнате. — Я обратился к вам, Тимофей Федорович, не только как к юристу, но и как к человеку, которого искренне уважаю… Я знаю этого юношу, знаю его семью… Сегодня ко мне приходила его мать… Надо было видеть эту бедную женщину! В общем, я пришел к вам за советом… Речь идет о защите… К кому из адвокатов лучше обратиться?

— Прежде всего, уважаемый Константин Васильевич, подобное обращение ко мне я могу объяснить лишь вашей малоопытностью. Вы хотите, чтоб обвинение оказывало помощь защите… Это нонсенс! Моя должность требует, чтоб я обвинял Анохина, а не защищал его!

— Извините меня, Тимофей Федорович… Но вы знаете дело, и я так надеялся на ваше справедливое сердце.

— Дело еще нельзя знать. Оно только начато. По этой же причине еще рано вести речь об адвокате. Никто не возьмется за дело, пока не будет сформулировано обвинительное заключение. Чтобы защищать подсудимого, надо прежде всего знать, в чем его обвиняют.

— Простите, а разве это неясно?

Чесноков снова лишь улыбнулся на этот вопрос.

— Да, да, понимаю, — заторопился художник. — Следствие еще только начато… Сколько оно может продлиться? Неделю, две, месяц? И все это время юноша и его бедная мать будут обречены на неведение и бездействие?

— Если бы вы, Константин Васильевич, явились ко мне в мою служебную камеру, я не стал бы говорить вам того, что собираюсь сказать теперь… Но дома, на квартире, — извольте послушать! Вчера, найдя в проступке Анохина признаки преступления, предусмотренного статьями девятой и тысяча четыреста пятьдесят четвертой, я заключил его под стражу. Это весьма неприятные статьи «Уложения о наказаниях», действующего в Российской империи. Но главная беда обвиняемому грозит не отсюда…