Дмитрий Гусаров - Гусаров Д. Я. Избранные сочинения. (Цена человеку. Вызов. Вся полнота ответственности)

— Я тоже, — тихо подтвердил Анохин.

— Рад за тебя, Петр… Ну, мне пора!

На том и расстались. Григорьев в последний раз тщательно протер очки, водрузил их, заставил Петра повторить свой вологодский адрес и ушел к родственникам на Большую Голиковскую.

Петр долго смотрел ему вслед, все еще ощущая его крепкое прощальное пожатие.

Первым, кого увидел Петр, выйдя на Вытегорскую улицу, был жандармский сыщик Иванов, который кокетливо беседовал с какой–то немолодой девицей под ярким матерчатым зонтиком. Он приветливо поздоровался с Анохиным, хотя раньше никогда не делал подобного, и это насторожило Петра: «Неужто выследил дядю Николая?»

Петр с трудом дождался вечера, когда отправлялся пароход на Вытегру.

Пригласив соседа и друга Ваню Стафеева погулять, он пришел на пристань чуть ли не за час до отправления, когда и посадка еще не была объявлена.

Вскоре на пристани появился Иванов. Он лениво прошелся вдоль дебаркадера, внимательно и как бы нехотя оглядывая не столько самих пассажиров, сколько их багаж, и удалился.

Дяди Николая не было, и с каждой минутой Петр все больше убеждал себя, что этот подлец–сыщик, конечно же, не зря был на Вытегорской, что Григорьев уже, наверное, арестован.

Вот и последний гудок. Зашлепали по воде тяжелые плицы. Пароход начал отваливать, и в эту минуту в открытом иллюминаторе, где–то у самой кромки воды, Петр заметил лицо с очками, бородой и лихо закрученными кверху усами.

От радости он так хлопнул по спине Ванюшку, что чуть не столкнул того в воду. Потом принялся неистово махать уходящему пароходу.

Радость была недолгой.

Левее, в нескольких шагах от них, стоял и внимательно смотрел на уходящий пароход жандармский сыщик Иванов и, как показалось Петру, едва заметно и загадочно усмехался.

С допроса в жандармском управлении Екатерина Егоровна Анохина вернулась под утро, когда холодный августовский рассвет уже проникал в горницу, скупо выделяя в полутьме всю безмолвно ждавшую ее семью. Потрясенная горем, она вошла тихо, словно бы в полусне, машинально притворила дверь, оглядела по очереди всех: младшего сына, дочь, троих братьев покойного мужа, и вдруг разрыдалась, закрыв лицо руками и притулившись плечом к косяку.

Тринадцатилетний Митя бросился к ней, сквозь слезы закричал:

— Не плачь, мамка! Не плачь, говорю…

Старший деверь Михаил Дмитриевич бережно усадил Екатерину Егоровну на лавку и, не найдя лучшего утешения, несколько раз повторил:

— Что ж тут поделать…

Из всех четырех братьев Анохиных Михаил был единственным грамотным. После смерти Федора он как бы взял на себя ответственность за его семью и, хотя материальной поддержки оказать не мог, но заботой и вниманием к детям брата пытался заменить им отца. Вчерашний вечер дядя Михаил провел на покосе, домой вернулся поздно, уже после обыска, и ко всему случившемуся отнесся более спокойно, чем его братья — Семен и Василий. Петю он особенно любил, всегда защищал его и, как видно, все еще не верил, что тот может сделать что–либо плохое.

—– Не плачь, Катерина! — успокаивал он невестку. — Уладится, даст бог… Чего в молодости не бывает…

Несколько минут прошли в молчании.

Младший деверь Василий, живший отдельно от братьев во флигеле, нервничал больше других. Во время волнений на заводе он участвовал в митингах, даже был выбран в одну из рабочих депутаций, и с тех пор начальство относилось к нему с подозрительностью. Возвращения невестки он ждал, чтобы поскорее узнать, насколько тяжела вина племянника.

— Катерина! Может, ты все ж скажешь нам… — начал было он, но Михаил так посмотрел на него, что Василий не стал продолжать.