Дмитрий Гусаров - Гусаров Д. Я. Избранные сочинения. (Цена человеку. Вызов. Вся полнота ответственности)

Петр никогда ничего не просил у Кацеблина и даже, наверное, ни разу с ним не разговаривал… Он и теперь молчал, сумрачно глядя себе под ноги.

Его зачем–то еще раз обыскали. Надзиратель принес тюремную одежду. Переодеваться посреди комнаты на глазах у стольких посторонних людей было неловко. Хотелось отойти хотя бы за шкаф, но и начальник и надзиратели вели себя так, словно бы только и ждали посмотреть как он станет переодеваться. Потом долго и обстоятельно заполняли тюремное дело, измеряя рост, вес, определяя цвет волос, глаз и особые приметы. Несмотря на всю тщательность осмотра, особых примет так и не нашли, и написали: «уродливости и уклонений от нормы не замечено».

Кацеблин сам проводил Петра в заранее приготовленную камеру–одиночку. Пока шли по коридорам, освещаемым висячими лампами, по–отечески выговаривал:

— О матери подумал бы! Места себе старая не находит… Даже сюда, к тюрьме, вечером прибегала… Думаешь, легко ей теперь?

Петр молчал. Надзиратель отпер камеру, зажег на столе свечу, отомкнул наглухо приделанный к стене топчан и, поджидая начальника, остановился у порога.

— Ступай, ступай! — махнул ему Кацеблин, присел на единственный стул и спросил Анохина: — Нож–то где взял? Неужто специально покупал, для этого?

— Сам сделал, — буркнул Петр.

Допросы и осмотры так надоели, что остаться одному даже в этой мрачной камере казалось ему огромным счастьем.

— Еще хуже! Преднамеренное, заранее подготовленное покушение на убийство.

— Я не отказываюсь.

— Да еще на жандармского чина!.. Ты–то хоть знал ли, кто такой этот Иванов?

— Знал.

— Ну, а не вышло–то почему? Может, в последнюю минуту одумался?

— Нет.

— Плохо твое дело, парень. Совсем плохо. Было тут в прошлом году такое же… Он тут рядом, неподалеку сидел.

— Кузьмин, что ли? — недоверчиво спросил Петр.

— Ты знал его? — оживился Кацеблин.

— Не знал, но слышал.

— Слышал? — Кацеблин недоверчиво усмехнулся и покачал головой: — Глупые вы, ребята... Ой, глупые! Что Кузьмин, что ты! У Кузьмина, правда, несколько иное было… Не просто уголовщина, а преступление с политическими целями… Тайный советник, сенатор, председатель Петербургской судебной палаты! А тебе–то на кой леший этот Иванов сдался? Подумаешь, шишка какая — жандармский унтер–офицер!?

— Он не унтер–офицер, а сыщик! Людей выслеживает, под каторгу подводит! Да и каких людей?! Собака он последняя, а не человек.

— Ну–ну, не шуми! — Кацеблин встал, подошел к Петру, даже руку на плечо положил, — Разве ж он виноват, что служба у него такая… Может, у человека семья, дети… Мало ли как жизнь складывается...

— Нет у него никакой семьи.

— Вот что, парень, скажу я тебе! Зря ты себя за политика выдаешь… Только себе хуже делаешь, да и начальству в губернии вон хлопот сколько! О матери подумай. Ну, я пошел… Если сказать что захочешь, меня проси позвать… Ей–ей, советую — одумайся пока не поздно! По–соседски советую.

Дверь захлопнулась, загремел металлический засов, сухо щелкнул тюремный замок, и голос надзирателя приказал:

— Гаси свет, ложись спать!

Из городской полиции Самойленко–Манджаро направился в губернское жандармское управление. Приказав дежурному вахмистру сварить кофе, он прошел в свой кабинет, несколько минут посидел в мягком, кресле, собираясь с мыслями, потом открыл сейф и выложил на стол все дела с перепиской по охране за последние три года.

Дел было много — целая гора разномастных папок под грифами «секретно» и «совершенно секретно», большинство из них подполковник отлично помнил, так как все они прошли через его руки, но у него была давняя привычка — раньше чем браться за новое дело, обязательно полистать, не доверяясь памяти, прежнюю переписку. Часто какой–либо пустяк оказывался той ниточкой, которая накрепко связывала прошлое с настоящим.

Прежде всего он просмотрел журнал наружных наблюдений, который велся на основании донесений тайных осведомителей и штатных филеров. Так и есть — Иванов не ошибся: Анохин несколько раз замечался с Рыбаком и Левиным. Ему даже присвоена агентами кличка — «Седой».